Приговор

— Да, — неожиданно для себя самого покорно ответил Тикаки.

— Ещё раз напоминаю, я бы хотел, чтобы вы постарались продержать Сунаду в спокойном состоянии до завтрашнего утра. Договорились?

— Слушаюсь, — уже с раздражением ответил Тикаки, чувствуя себя припёртым к стене вежливой настойчивостью главврача.

— Ну, тогда пока всё. — Разжав кулаки, главврач принялся растирать Руки. Он постарался изобразить на своём круглом лице улыбку, которая совершенно ему не шла: создавалось впечатление, что он не столько улыбается, сколько усмехается, довольный тем, что сумел одурачить собеседника.

— Да, доктор Тикаки, у меня к вам ещё одна просьба. Даже не столько просьба, сколько мне нужен ваш совет.

— Слушаю вас. — Тикаки осторожно взглянул на главврача, пытаясь догадаться, что скрывается за его улыбкой.

— Речь опять пойдёт о Сунаде. Может, вам удастся как-то его убедить… Дело вот в чём… Сунада распорядился о передаче своих останков медицинскому университету. Вы знаете, так делают многие приговорённые к смертной казни… В настоящее время все университеты испытывают нехватку трупов для анатомической практики студентов. Есть такая благотворительная организация, она называется «Белая хризантема», туда входят те, кто хочет передать свои останки в дар университетам для научно-исследовательских нужд. Сунада тоже является его членом. Я сам врач и с уважением отношусь к его решению. Однако из-за сегодняшнего инцидента у нас могут возникнуть определённые трудности. Не понимаете? В общем-то ничего особенного, просто Сунада после своей схватки с надзирателями имеет кое-какие ссадины и внутренние кровоизлияния. Наличие подобных повреждений у трупа может быть превратно истолковано, и у тюремного начальства будут неприятности. Конечно, трупы, предназначенные для занятий в анатомичке, обычно от полугода до года выдерживаются в формалине, после чего следы от ссадин и кровоизлияний исчезают, но с Сунадой дело обстоит немного иначе: он ведь постоянно занимался членовредительством, у него изрезана кожа на всём теле, и одно это уже может вызвать подозрении. А сегодня, поскольку он опять разбушевался, пришлось вызвать ребят из особой охраны, и эти молодцы немного переусердствовали, в результате на его теле возникло много повреждений, которые могут быть приняты за следы жестоких пыток. Современные студенты-медики, как правило, экстремисты, а Сунада к тому же завещал свой труп вашему университету Т., представляете, чем это нам грозит? Ведь ваш университет настоящий рассадник конфликтных ситуаций в научном мире. Самым лучшим решением проблемы был бы выход Сунады из этого общества. Если мы сумеем убедить его написать соответствующее заявление, дело удастся замять. Во всяком случае, так считает начальник тюрьмы. Это его идея. Вот я и решил с вами посоветоваться, доктор, как вы считаете, не удастся ли вам уговорить Сунаду? В настоящее время вам он доверяет более, чем кому бы то ни было. Даже находясь в карцере, всё время требовал, чтобы позвали вас.

— Боюсь, что я не смогу этого сделать, — резко ответил Тикаки. — Он вправе сам распоряжаться своим телом. Терпеть не могу соваться в чужие дела.

— Но это вовсе не называется — соваться в чужие дела. — Главврач изменился в лице, но улыбаться не перестал. — Скорее нечто вроде дружеского совета. Ведь всё это делается в первую очередь ради него самого.

— Но… — удивился Тикаки, — вы же только что говорили, что это нужно тюремному начальству?

— Нет-нет, в первую очередь это нужно ему самому. Видите ли, он всегда мечтал о том, что передаст своё тело студентам в идеальном состоянии, и после каждого случая членовредительства очень беспокоился, не останутся ли на коже шрамы. Приставал к врачам, следил, чтобы его как следует лечили: однажды ему показалось, что у него остался какой-то шрам на руке, так он потребовал встречи со мной. Он постоянно придирался к врачам, обвинял их, при том что сам наносил себе эти раны. Человек он капризный до невозможности. Так или иначе, несомненно одно — Сунада спит и видит, чтобы сохранить своё тело совершенным и красивым. Оно ведь для него с самого рождения было единственным предметом гордости, он так носится с ним, что просто диву даёшься! Представляете, даже просил разрешения завести эспандер и гантели, чтобы заниматься в камере бодибилдингом. Когда ему в этом отказали, он разбушевался и опять за своё — исцарапался весь до крови. От него всего можно ожидать, но на теле своём он просто помешан, всегда холил его и лелеял, стараясь сделать ещё более великолепным, совершенным — этого нельзя не признать. И нынешние ссадины и внутренние кровоизлияния для него большой минус. Поэтому, если вы ему скажете, что лучше не отдавать медикам своё тело вовсе, чем отдавать его в таком несовершенном, можно сказать безобразном, виде, вы сделаете это ради него самого, разве не так?

Трудно было понять, серьёзно говорил главврач или шутил. По лицу его по-прежнему блуждала улыбка. Но, договорив, он закрыл глаза, и когда через некоторое время открыл их, его лицо снова было серьёзным.

— И всё же… Это как-то странно… — наконец выдавил из себя Тикаки. — Ведь на этот раз его ссадины — дело рук надзирателей, это их недочёт, хотя и понятно, что они всего лишь хотели поддержать порядок… Его вины здесь нет, так что ответственность должно взять на себя тюремное начальство. По-моему, естественнее было бы либо отложить казнь, либо предоставить Сунаде какие-то привилегии. Разве не так?

— Постойте-ка, но ведь Сунада начал первый. К тому же он действительно прибегнул к насильственным действиям с нанесением телесных повреждений; в результате Ито получил рану в затылочной части головы, на которую пришлось наложить три шва, и он сможет вернуться к исполнению своих служебных обязанностей только через две недели. Виноват же в этом Сунада. В сущности говоря, он должен быть подвергнут наказанию за нарушение установленного распорядка, более того, его действия можно рассматривать как насильственные в отношении лица, отвечающего за правопорядок, то есть его вполне можно было бы привлечь к судебной ответственности.

— Ну, тогда… — протянул Тикаки, скользя взглядом по пространству между узкими глазами и коротко подстриженными волосами главврача, — наверное, так и надо сделать. Начнётся судебное разбирательство, и казнь будет отложена. Разве так для него не лучше? — Договорив, Тикаки вдруг понял, что его словам не хватает убедительности. Ведь сам Сунада говорил ему совсем другое. Сделал вид, будто хочет задушить Тикаки, а потом объяснил, что не будет этого делать только потому, что тогда его будут судить за убийство и казнь отложат, а это совсем не в его интересах.

— Нет, для него это не лучше. — Похоже, что от внимания главврача не укрылась нерешительность, прозвучавшая в последних словах Тикаки. — Сунада хочет умереть как можно скорее. Он неоднократно подавал письменные прошения, требуя, чтобы его убили побыстрее, и мне, когда мы были с ним один на один, говорил о том же. Даже когда на него накладывали взыскание за буйство, он всегда беспокоился, не отложат ли из-за этого казнь.

— Пожалуй, вы правы… — Тикаки, сам того не желая, усмехнулся. Нельзя было не оценить осведомлённости главврача. Тут, словно желая окончательно добить Тикаки, главврач заявил:

— Именно поэтому существует только одно решение, при котором реально учитывались бы интересы Сунады, — он должен отказаться от идеи дарить свой труп медикам. Нам это решение тоже представляется самым гуманным. Потому-то я очень рассчитываю на вашу помощь…

— Так или иначе, я дам ответ только после встречи с Сунадой, — сказал Тикаки, чувствуя себя побеждённым. — Я должен понять, что он думает по этому поводу в настоящее время. Без этого я не могу ничего обещать.

— Это конечно. Что ж, надеюсь на вас.

— Тогда… — Тикаки уже встал было, но тут же сел снова. — А нельзя отложить приведение приговора в исполнение на некоторое время? Это было бы компромиссным решением. Если отложить казнь на несколько дней или на неделю, его раны успеют зажить. Тогда и он сможет осуществить мечту всей своей жизни, и у вас не будет никаких неприятностей.

— Увы… — Главврач вздохнул с искренним сожалением. — Нынешнее законодательство этого не допускает. Приговор должен быть приведён в исполнение в течение пяти дней со дня получения начальником тюрьмы соответствующего приказа от министра юстиции. Приказ относительно Сунады поступил во вторник, так что последний срок — воскресенье. Но в воскресенье по заведённому в нашей тюрьме порядку казнить нельзя, так что остаётся только суббота, — мы и так постарались оттянуть как могли. К тому же прокурор, который будет присутствовать при казни, уже извещён, так что изменить день никак невозможно.

Раздался стук в дверь. Поклонившись, вошёл старший надзиратель Ито. Его голова была замотана белым бинтом — результат травмы, нанесённой Сунадой. Впрочем, этот бинт не так уж сильно и изменил его внешность — Ито давно уже обладал прекрасной белоснежной шевелюрой. С синяками на красных щеках, с налитыми кровью глазами, он выглядел довольно грозно.

— В чём дело? — неожиданно грубо спросил главврач.

— Я хотел поговорить с вами о санитаре Маки. Он плохо ладит с другими санитарами, задирает перед ними нос, мол, раз он и в прошлую отсидку был санитаром, все должны его слушаться. Никакой управы на него нет.

— Но Маки лучше всех работает в операционной. Ему известно всё до тонкостей. Если уж и искать кому-то замену, то только не ему.

— Слушаюсь, — церемонно ответил Ито. Со старшими по званию он вёл себя иначе, чем с Тикаки и другими молодыми врачами: свойственная ему надменность уступала место беспрекословной солдатской корректности. Говорят, что во время войны Ито был санитаром в пехотных войсках. А главврач был тогда военврачом и имел звание капитана. Тикаки не знал, каковы в те давние годы были отношения между солдатами и офицерами, служившими в пехоте, но, глядя на Ито и главврача, мог получить о них некоторое представление.