Прииск в тайге

В те дни, когда расстреливали старателей, Дунаев занятия отменил, сказался больным. Феня увидела ссыльного недели через две. Григорий Андреевич похудел, в густых черных волосах появились седые пряди, а серые, ласковые глаза будто застыли. Когда Дунаеву сказали, что Петька Самсонов больше учиться не будет, что казаки насмерть запороли его отца, он подошел к окну и долго стоял, пощипывая бородку. Потом повернулся к детишкам:

— Запомните это, ребята, хорошенько запомните.

Теперь Фене шел двадцать пятый год. Только ей да еще двум своим бывшим ученикам Григорий Андреевич рассказал, за что попал в ссылку. В Петербурге он работал механиком на Обуховском заводе, был членом подпольного большевистского кружка. О кружке кто-то донес. Многих арестовали и бросили в тюрьму. Дунаева сослали на вечное поселение на Урал. От ссыльного Феня впервые узнала о Ленине. Дунаев встречался с ним в Петербурге.

В Зареченске Григорий Андреевич долго присматривался к старателям. Постепенно вокруг него собралась небольшая группа. Установили связь с подпольной организацией социал-демократов Златогорска, получали от них литературу, листовки и осторожно распространяли среди рабочих прииска. Многие старатели недоверчиво относились к тому, о чем писалось в листовках, и в революцию не верили.

Феня — единственная девушка в кружке Дунаева. Григорий Андреевич увидел, что серьезной, исполнительной дочери Ваганова можно поручить трудное дело и быть уверенным — сделает. У нее в комнате хранились и запрещенные книжки — кому в голову придет делать обыск у богобоязненного старателя Ваганова?

Как-то, обтирая пыль с книг Дунаева, Феня залюбовалась большим томом в красивом кожаном переплете. Книга была о растениях. Из нее выпала фотография: молодая красивая женщина в длинном черном платье, с высокой пышной прической, а рядом мужчина, очень похожий на Григория Андреевича.

— Нашлась! — радостно воскликнул Дунаев, подошел и поднял фотографию. — А я-то искал ее. Посмотри, Фенюшка, это моя невеста Маша. Правда, она красивая?

Феня жалко улыбнулась. Дунаев смотрел на фотографию и сказал:

— Маша — учительница. Если бы ты ее увидела, я уверен, она тебе понравилась бы…

Феня опустилась на скамейку, тихо спросила:

— Почему же она к вам не приедет?

— Машу в Иркутск сослали через год после меня. И писем от нее я давно не получал. Жива ли — не знаю…

Придя домой, Феня пожаловалась на головную боль и заперлась в своей комнате. Ей хотелось побыть одной. Лежала и думала: значит, Григорий Андреевич любит Машу…

За окном сгустились синие сумерки. Сквозь тюлевые занавески в комнату заглянул молодой месяц, разбросал на полу и стенах причудливые рисунки. Кто-то негромко постучал в окно. Феня отодвинула занавеску, но сквозь затянутое морозными узорами стекло ничего не было видно. Девушка подышала на стекло, прильнула глазом к оттаявшему кружку. На улице маячил какой-то человек. Феня накинула на голову платок и выбежала за ворота. Там стоял Петр Самсонов, тот самый, что когда-то дергал ее за косу.

— Беда, Феня, Матвей с листовкой попался. Надо Григорию Андреевичу сказать. Сбегай к нему.

— Как же это случилось, Петя?

— А так. Стал Матвей ребятам в кузне листовку читать, а недосмотрел, что одна из продажных шкур тут же отиралась. Ну, он Матвея за руку: «Покажи, что читаешь, грамотей». Матвей растерялся, молчит, бумажку за спиной прячет, а шпик на него: «Смуту разводишь! Супротив царя идешь!». Крикнул своих, Матвея скрутили, в контору поволокли. На беду там Сартаков случился. Теперь дознаваться станут, где взял листовку.

Феня вернулась в дом, одела шубейку и вышла на улицу. Осторожности ради покружила по Зареченску и уже в темноте подошла к занесенной снегом ветхой избушке бабки Феклисты. Девушка часто навещала больную старуху, и ее приход не мог возбудить подозрений. В окне светился огонек. Феня вошла не постучав. Дунаев сидел за столом. Керосиновая лампа со сломанным стеклом, наставленным бумажной трубкой, освещала его склоненную фигуру. Кривой язычок огня, как пугливый зверек, заметался в стекле, и лампа закоптила еще сильнее. Ссыльный штопал пиджак. Подняв голову, он удивленно взглянул на позднюю гостью.

— Григорий Андреевич, худые вести.

Ссыльный вопросительно посмотрел на Феню.

— Суханова с листовкой поймали.

Дунаев поднялся, прошелся по избе, остановился у стола и подкрутил фитиль чадившей лампы.

— Когда?

— Под вечер сегодня. Самсонов прибегал, он и сказал.

— Та-а-к! — Дунаев снова зашагал по избе. На печи завозилась бабка. Феня посмотрела на Григория Андреевича. Вот он, тот, кого она любит: высокий, суховатый, лицо чуть удлиненное, худое, темные волосы откинуты назад, нос прямой и тонкий, взгляд задумчив.

— Суханова отвели в контору. Сартаков за него взялся.

— Так! — повторил Дунаев. — Надо предупредить всех. И немедленно. Это сделаешь ты… Когда вернешься домой, все книги, что я тебе дал — в печь. Слышишь? Все до единой.

— Жалко книги, Григорий Андреич.

— А людей не жалко? — резко ответил ссыльный. — И смотри, не попадись.

— Я-то? — с обидой возразила девушка. — Или забыли, как в Никольский завод ходила?

— Помню, — голос Дунаева потеплел. — Ну, иди, иди. Не время вспоминать прошлое.

— Григорий Андреич, а как же вы?

Хлопнула входная дверь. Вошел Топорков. Аккуратно пообил веником снег с пимов, развязал опояску.

— Да у нас гостьюшка, — сказал весело. — Здравствуй, Федосья Степановна. Чего так-то сидите. Давайте чайку попьем.

— Не время чаевничать, Василий, — прервал его Дунаев и рассказал о провале Суханова. Топоркова новость ошеломила.

— Надо уходить, Григорий Андреич, — заговорил он. — Хотя бы на время. Я достану лошадей.

— Уходить? А что скажут товарищи? Учуяли беду — и тягу?

— Верно, — согласился Василий. — Молва пойдет нехорошая. Оставаться тоже не след…

Феня переводила беспокойный взгляд с Дунаева на Топоркова. «Нельзя допустить провала кружка, — думала она. — А если схватят Григория Андреевича — это провал»…

— Григорий Андреич, вы у нас укроетесь на время.

— С ума сошла, — медленно и удивленно проговорил ссыльный, разглядывая бледное лицо дочки Ваганова. — Да понимаешь ли ты, что говоришь?

— Понимаю, Григорий Андреич. Вы укроетесь у меня… у нас, то есть, — спокойно поправилась девушка.

— Она дельное говорит, — поддержал Феню Соловей. — На Вагановых подозренье не падет.

— А как же твой отец? Он со мной даже не здоровается.

— Отец вас не любит, верно, но он не будет знать.