Прикладная метафизика

И вампир, и номад подчинены автономному законодательству слышимого зова, они в равной мере неподвластны замедлениям, застреваниям в промежуточных состояниях (становлению): переход в иной модус бытия совершается ими как туннельный эффект мгновенного проскока. В определенных ракурсах вампирическое и номадическое дают сходную картину, да и внутренняя оптика в некоторых узловых точках гомологична по своему устройству. Например, эти метафизические частицы сближает отталкивание от всего консервированного и мумифицированного. Гомеопатия обыденной жизни со всеми ее гарлическими предосторожностями в равной мере непригодна ни для синтеза вампириона, ни для бытия на высоких номадических скоростях. Можно указать и другие элементы общности.

Но, как уже было сказано, номадический интерес не направлен на сгустки слишком человеческого, он мгновенно угасает в ситуациях повтора и столь же быстро исчезает, наткнувшись на становление. Избранные цели номада расположены в сфере чистого авантюрного разума, и, следовательно, его траектория проходит через те слои витального, социального и психологического, которые лишены регулярностей. Номадический зов не взывает к воссоединению, и в этом смысле нет никакого «номадиона», подобного вампириону. В мире высоких номадических скоростей действует принцип «человек человеку трамплин», препятствующий скучиванию в любых его формах, будь то вампиризация, социализация или какая-нибудь иная симпатическая связь, порождающая квазисубъектов [50] .

50

Некоторые принципы экзистенциальной номадологии очерчены в «Книге номада» // Секацкий А. Три шага в сторону. СПб., Амфора, 2Q00.

Как гипотетически могли бы складываться отношения между вампиром и номадом? Даже с позиций спекулятивной антропологии этот вопрос спекулятивен вдвойне, но относительно вторичных вампирионов и инициированных номадическим зовом субъектов можно высказать некоторые соображения.

У номада интерес к свежему, к всплескам хроносенсорики корректируется оптикой иного типа, не похожей на тепловизор. Эта оптика позволяет, в частности, обращать охотника в жертву, безошибочно фиксируя уже упоминавшуюся «ахиллесову пяту», сингулярную точку крепления к человеческой ипостаси, зону, где пульсирует собственное иное. Номад, пребывая в странствии, в рассеянном поиске задач, подходящих для активации чистого авантюрного разума, издалека замечает обладателя тепловизора, независимо от того, излучает ли притаившийся суперанимал дружелюбие или находится в анабиозе. Вампирическая оптика, в свою очередь, тоже всегда начеку, но скорость перемещений и легкость отслаиваемых оболочек дезориентирует тепловизоры: видоискатель реагирует на продуцируемую видимость, не различая контуры невидимого и не идентифицируя отголоски чуждого для суперанимации зова.

Так вампир-покровитель берет в оборот свежую мишень, появляющуюся на горизонте, но движущуюся быстрее, чем это удается отследить, и к тому же в не совсем понятном направлении. Поэт, художник, авантюрист, покоритель сердец, несущий в себе бьющую через край витальность — совершенно очевидную в момент предъявления, — сразу производит впечатление на группу поддержки, в которой скрываются и суиеранималы второго порядка. Зов в слышимой части диапазона призывает их начать охоту на живца — и драматическая охота начинается. Номадический азарт и хладнокровие номада противостоят нечеловеческой настойчивости вторичного вампиризма. Результат не предрешен, исход может быть каким угодно.

В качестве подобной рискованной игры можно интерпретировать историю Жюльена Сореля и госпожи Реналь из «Красного и черного» Стендаля. Из нее следует, что шансы номада существенно возрастают, если он правильно использует свое главное оружие: высокую скорость и умение не взаимодействовать с веществом, будь это вещество страсти, ненависти или других витальных проявлений.

Принцип действия микровиталов в отношении подобных поединков предельно прост и состоит в том (при всех различиях правовых систем), чтобы осудить победителя.

ЧЖУАН-ЦЗЫ И ДАОС ЕМЕЛЯ

1

Величайшее искусство похоже на неумение.

Лао-цзы

Иероглиф «увэй», обычно переводимый на русский язык как «недеяние», обозначает некую вершину даосской философии. От раннего полемического даосизма Лао-цзы до академического учения Гэ Хуна и позднейшего уклонения в магию и медицину недеяние, соблюдаемое или провозглашаемое, распознавалось как отличительная черта даоса. Именно недеяние будет интересовать нас в первую очередь — в сопоставлении с некоторыми другими принципами и другими историями. Существует множество объяснений принципа увэй — как в даосской литературе, так и в исследованиях китайских и европейских ученых. В качестве экспозиции к данной работе я предлагаю историю из книги «Чжуан-цзы», из главы, имеющей название «Главное для долголетия».

«Повар царя Вэнь Хоя (Прекрасномилостливого) принялся разделывать тушу быка. Каждый взмах руки и наклон плеча, каждый шаг ноги и сгибание колена сопровождались треском отделяемой от кости кожи, стуком ножа. Работа шла в четком ритме, точно танец „В тутовой роще“.

— О, твое мастерство воистину совершенно! — воскликнул Прекрасномилостливый, любуясь работой, похожей на танец.

Опустив нож, повар сказал:

— Я, ваш слуга, привержен пути более, чем своему мастерству. Когда я стал впервые разделывать быка, то видел лишь тушу. Прошло три года, пока я перестал видеть громаду мяса. Прошло время, и теперь я не смотрю на то, что под руками, не воспринимаю органами чувств, а действую лишь разумом. Следуя за естественными волокнами, режу сочленения, прохожу в полости, никогда не рублю то, что слишком твердо, — центральные жилы и связки, а тем более большие кости. Посредственный повар рубит и поэтому меняет нож раз в месяц. Хороший повар режет, меняя нож раз в год. Ножу вашего слуги ныне девятнадцать лет, я разделал им много тысяч бычьих туш, а лезвие у него словно только что заострено на точильном камне.

И все же всякий раз я осторожен и тих перед началом, не отвожу глаз, веду нож медленно, едва шевеля. И вдруг быстро заканчиваю разделку, точно рассыпаю ком земли. Подняв нож, я постою, оглянусь по сторонам, пройдусь в нерешительности и, удовлетворенный, оботру нож и спрячу.

— Отлично! — воскликнул царь. — Услышав рассказ повара, я понял, как достичь долголетия» (138–139). (Здесь и далее в круглых скобках указаны страницы по изданию: Мудрецы Китая. Ян Чжу. Лe-цзы. Чжу-ан-цзы. СПб., 1994. Перевод Л. Д. Позднеевой. В ряде случаев литературная редакция перевода изменена.)

Сопоставления, проделанные Вэнь Хоем, заслуживают внимания. Мы видим, что, разделывая быка, повар предается недеянию и как бы между прочим разделывает тушу. Мы видим также, что к мастерству он пришел не сразу, истинное мастерство (совершенство) он обрел, уйдя от «мастерства», следуя другим путем, точнее говоря, следуя пути (дао).

Принцип недеяния заявляет себя через невосприятие, в данном случае через невидение туши быка. Искусство даоса состоит в том, чтобы не иметь дела с подручным, с тем, что Хайдеггер называет Zuhanden. Уход от Zuhanden возможен в двух направлениях. Вот перед поваром громада мяса, истекающего кровью, — настоящий пир для зрения, для первого свежего взгляда. Для повара свежесть картины неизбежно сотрется со временем — но живописец фламандской школы трепещет и, преисполненный экспрессии, берется за кисть. Дар художника в том и заключается, чтобы извлекать экспрессию первого взгляда из любой степени «замыленности», речь идет о технике возврата к первому впечатлению. Техника увэй в известном смысле противоположна: я перестал видеть громаду мяса… я не смотрю на то, что под руками… не воспринимаю органами чувств.

По мере концентрации недеяния экспрессия меркнет и туша исчезает. Зато благодаря этому видимым становится нечто иное: сочленения пустого и заполненного. Так прекращается состояние «посредственного повара», длинная промежуточность между яркостью первого взгляда и проницательностью последнего, между художником и даосом. Выстраивается первая триада, маркирующая прогон: деятельность — рутина (суета) — недеяние. Мастер не имеет, собственно, дела с «подручным», он его в упор не видит: подручное лишь средство коммуникации с иным, с некой сущностью из мира смыслов.

Гонщик Айртон Сенна, король «Формулы-1», не видит руля и педалей, эти подручные приставки нужны ему, чтобы сообщаться напрямую со скоростью. Он мастер скорости, а не машины. Когда он спокоен и пребывает в недеянии, он овладевает скоростью и победой. Высшая скорость доступна только через технику увэй, вот почему посредственный гонщик напряжен и сосредоточен, ибо, управляя машиной, имеет дело с машиной, а хороший гонщик спокоен и точен, потому что, управляя машиной, имеет дело со скоростью.