Приключения 1979

— Стой! Кто идет? — кричит он.

Старый воин Солоха — и откуда реакция такая — в момент за деревом растворился. А тут из-за кустов Геворкян выходит, улыбается, как ясное солнышко. И в руках у него щука, которой отделение можно накормить.

— Ура! — не выдержал Коноплев.

— Живы будем — не умрем! Так, дорогая Солоха, — улыбался Геворкян. А Солоха от усталости и от волнения аж присел на пенек, слова сказать не может. Этим салажатам все равно, а он-то понимает, что ликовать рановато — ведь, должно быть, их ищут уже.

— Поди, ищут ведь нас, — беспокоится Солоха. — Пойдем побыстрее...

— Пошли порадуем Тропкина... Только малинки поклюем, а? Как, Коноплев?..

— Ой, сколько ее! — восхищается Коноплев.

«Совсем салажата», — думает Солоха, но и сам потянулся к малине: голод не тетка, пирогами не накормит.

Лучи солнца, точно струны, протянулись между деревьями. Три солдата с огромной рыбой идут по лесу, перебирая ногами эти струны...

— Стоп, дорогой! — останавливается Геворкян. — Не туда идем...

— Как не туда? — поправляет очки Коноплев. — По-моему, правильно идем...

— Но поворот реки мы должны были уже срезать, — говорит Геворкян. — Надо сориентироваться. Где север?

— А зачем тебе север? — опрашивает Солоха.

— Тоже старый солдат! Всегда сначала север находят, а потом все остальное, — поучает Геворкян.

— Где мхи и лишайники — там север, — подсказывает Коноплев.

— Нет, надо по солнцу, — предлагает Геворкян. — Где солнце вставало? На востоке, да?

— В самую точку попал, — подтрунивает Солоха. — Зря от реки ушли...

— Падажди, дорогой... Где солнце вставало?

— За рекой, — неуверенно говорит Коноплев.

— За рекой оно садилось, когда мы рыбачить начали, — поправляет его Солоха. /

— Так... Меня вчера несли — солнце светило в глаза, — вслух соображает Геворкян. — Значит, надо двигаться в противоположную сторону. Момент... — Он ложится на землю лицом к солнцу, переворачивается и указывает в чащу леса. Коноплев крутится на месте, изображая из себя компас.

— Так не пойдет, — устало говорит Солоха. — Надо спокойно.

Все трое удивленно оглядывают лес вокруг себя, точно видят его впервые. А он словно смеется, радуется чему-то, стоит светлый, улыбчивый, листья светятся, полянки в цветах, птицы расхваливают его на разные голоса...

Геворкян, словно спохватившись, затягивает потуже ремень.

— Все... последняя дырочка, — грустно говорит он. — Надо бы рыбу съесть... пока не испортилась. А?

— Ладно, разводите костер, — соглашается Солоха, беря рыбу, — я тут, недалеко, глину поищу.

8

Тропкин с КП по рации докладывает:

— Волга, Волга! Я — Ока! Докладываю... Нахожусь у первого КП. Трое отстали: рядовые Солоха, Геворкян, Коноплев-Зайцев. Как поняли? Прием!

Прапорщик вытирает пот со лба.

— Волга! Я — Ока... Повторяю: трое!.. Нет, у солдата двойная фамилия. Коноплев-Зайцев... Прием!

Он переключает тумблер и в сердцах говорит:

— Ну, Зайцев, погоди! — Он знает, что сейчас с аэродрома в воздух поднимается патрульный вертолет, делает круг над лесом...

В это время в лесу уже прогорел костер. К нему подходит Солоха. В его руках рыба, обмазанная глиной. Он кладет ее на угли, а сам садится в сторонке под деревом и устало закрывает глаза.

В ожидании, пока рыба испечется, Геворкян достает из-за голенища «наставление», мокрое, истертое, перевертывает слипшиеся страницы:

«Радующие глаз обитатели тихих речных заводей белые лилии и желтые кувшинки, содержащие в своих корневищах крахмал, белок и сахар, можно употреблять в пищу в вареном и жареном виде, а из высушенных и размельченных корневищ можно получить муку для лепешек...»

Но Геворкяна никто не слушает: Солоха спит, а Зайцев ходит где-то за деревьями.

— Вставай, дорогой, кушать подано! — будит товарища Геворкян.

— Я есть хочу! Где эта щука-жеребец? — пробуждается Солоха.

Тонкий дымок струится от костра. Все трое поочередно отщипывают от рыбы куски. И вот уже на остывших углях покоятся останки щуки.

— Душевная была рыбка, — облизывает пальцы Геворкян.

— Только костлявая, — добавляет Солоха.

— И несоленая, — качает головой Коноплев.

Все трое как по команде встают.

— Закусили, а теперь бы пообедать, — смеется Геворкян.

Над деревьями с грохотом проносится вертолет, делая разворот, возвращается к реке.

— Не нас ли ищут? — говорит Солоха. — Надо выйти на открытое место...

— Тихо! — вдруг командует Коноплев. — Труба... Точно — труба! Играет «сбор»... Слышите? Это где-то близко!

— Э, брат. — Солоха подходит к Коноплеву и прикладывает руку к его лбу. — Простыл, видно...

— Нет, точно! Труба! — говорит Геворкян.

Солоха слушает, потом подозрительно глядит на своих товарищей.

— Вперед! — командует Геворкян.

— Куда?

— Туда!

— Нет, туда!

Над ними снова с грохотом пролетает вертолет. Солдаты почти бегут. Они знают, что их потеряли, что их ищут. Все отчетливее слышны звуки сигнала «сбор». Как тут не торопиться!

Увидев прапорщика Тропкина, Солоха останавливается и вскидывает руку к пилотке.

— Товарищ прапорщик! Группа из трех солдат в расположение прибыла. Поставленная боевая задача была выполнена... поймана щука...

— И съедена ввиду голода... — добавляет Коноплев-Зайцев.

Сияет поручик Тропкин: нашлись его солдаты, да еще и проявили смекалку.

— Эх, музыканты! — смеется он. — Не послужишь — не узнаешь... Два наряда вне очереди..,

Эдуард ХЛЫСТАЛОВ Обыск

Вечером парк преображается. От главного входа по аллеям растекаются толпы беззаботно гуляющих людей, наполняя парк громкими голосами. У аттракционов очереди: люди толкаются, с трудом пробираются к кассам, получают из крохотного окошечка листочки билетов, держа их в руке над головой, спиной вылезают из толпы. На фоне вращающихся каруселей, «чертова колеса», мигающих разноцветных огней помещение кафе со стеклянными стенами, притаившееся в кустах распустившейся персидской сирени, светится огромным отполированным куском прозрачного янтаря. Скрытые в потолке электрические светильники заманчиво освещают зал тусклым золотистым светом. В зале полумрак, но кое-кого он манит... Левая часть душного и прокуренного зала заполнена посетителями, сидящими за легкими алюминиевыми столами. Справа от входа, отделенная от людей полукруглой высокой стойкой, словно для отражения многочасовой осады, в окружении нескольких рядов бутылок, в накрахмаленном фартучке и кружевном кокошнике буфетчица Ольга Шустова.