Приключения Шоубиза

Непривычная логика этой удивительной женщины меня уже почти не коробила. Я даже подумывал на досуге поглубже изучить эти новые для меня мысли, когда одна из них вдруг совершенно неожиданно сама посетила мой мозг. Она была очень странной, но хорошо иллюстрировала то, о чем сейчас мне рассказала Донна. И выглядела мысль так: «Космос — это очень закрыто и очень элитарно. Эта профессия для узкого круга. Там все очень следят за здоровьем, много-много лет изучают какие-то очень специальные предметы, и попасть туда простому смертному дело почти невозможное. Но если глянуть на первого космического туриста, то закрадывается крамольная мысль — неужели этот невысокий дряхленький пыльный старичок обладает всеми качествами космонавта и поэтому полетел в космос? Нет. В космос он попал совсем по другой причине. Он просто этого захотел! Он позволил себе эту мечту. Он не предал ее, соизмерив со всеми возможными, вернее, невозможными обстоятельства своей жизни. А плевать ему было на все обстоятельства! Ведь если бы он рассуждал логически, то, скорее всего, сам бы себе отказал: возраст не тот, да и здоровьишко, наверняка, уже не годное для такого дела. Не надо рассуждать! Если чего-то хочется, надо себе это просто разрешить. Безо всяких но! И баста. Но как раз вот этого мы делать и не умеем. Мы сидим и думаем: «А разве я смогу так? Разве у меня хватит духа, таланта, денег и еще всякой всячины на то или это сокровенное желание?» И мы отступаем без боя. Даже не попробовав свою мечту на вкус и запах.

И получалась, что логика Донны была права.

— И знаешь, что я еще думаю по этому поводу? — неожиданно продолжила она свой удивительный монолог. — Это неправда, что надежда умирает последней. Надежда бессмертна!

Донна налила «Бейлис» прямо в остатки кофе и теперь обмакивала ложечку в светло-коричневую жижицу и аккуратно облизывала ее, причмокивая и жмурясь от удовольствия, как большая довольная кошка. Она выговорилась и теперь на какое-то время стала абсолютно счастливым человеком. Я вздохнул. Чудны твои дела, господи!

Глава 5. Философия кухни или «Декамерон» обыкновенный

По просьбе Донны я снова колдовал над кофе, когда в дверях кухонного тронного зала нарисовалась заспанная физиономия Волосатого. Часы очень вовремя пробомкали четыре раза.

— Привет честной кампании, — почесываясь и зевая, пророкотал рокер приятным баритоном. Проспался! — А что это у вас за запахи такие восхитительные? — поинтересовался он у Донны. Она кивнула ему на соседний табурет:

— Присаживайся. Как звать-то тебя, коллега?

— Олегом, — ответил Волосатик. Получилось в рифму. Коллега — Олегом. Донна тут же сочинила неприличную частушку на эту тему: «Что случилось вдруг с Олегом, что же с ним произошло, у него в штанах «коллега» стал размером как весло», и мы все, включая Олега, весело рассмеялись, вполне освоившись с ее швейковским юмором.

Я разлил кофе уже в три чашки, и Олег-Волосатик уткнулся носом в ароматный напиток.

— Ух, ты! Вот это кайф, — пропел он, втягивая носом пропитанный ванильно-кофейной смесью воздух. — Как я это люблю! — Он отхлебнул маленький глоток и покатал его на кончике языка.

— Сюда бы еще черной икорки, — по-привычке съехидничала неугомонная Донна. Но Олег укоризненно глянул на нее:

— Зачем вы так. Я прилично зарабатываю. Рок пока еще не издох и поэтому с работой все в порядке.

Донна смутилась.

— Да ладно, чего там. Я не в этом смысле. Если хочешь что-нибудь, так не вопрос. В холодильнике всего навалом. А если что кончится, то закажем — привезут.

Олег смаковал кофе и при каждом глотке блаженно прикрывал глаза.

— Кайф, — повторил он. В кухне повисла неловкая тишина, нарушаемая лишь причмокиваниями Волосатика. Донна сидела, подперев ладонью щеку, а я смотрел на них обоих и думал: «Какая же все-таки замечательная штука — шоу-бизнес!»

Когда кофе иссяк, Олег довольно облизнулся, напоминая веселого дворового пса, вылизывающего морду и лапы после славного жирного хрящеватого мосла, перепавшего ему на обед от щедрой хозяйки. Донна молча встала и достала из холодильника ветчину и банку красной икры. Я, не дожидаясь приглашения, вскочил и вытащил из хлебницы большой кус белого каравая, оставшегося от нашего обильного ужина, и помог Донне с бутербродами. Почему у нас любые посиделки всегда превращаются в непременную обжираловку? Непонятно! Но менять здесь я бы ничего не стал. В жизни не так уж много удовольствий, а еда — одно из моих любимых. Она меня успокаивает.

Соорудив гору бутербродов, мы вскипятили чайник и перешли на чай. Много кофе — вредно. А вот чаю можно выпить ведро, и ничего не будет. Об этом вам еще в позапрошлом веке любая краснощекая сибирская барышня могла бы рассказать. Они на себе этот рецепт годами проверяли.

Неожиданно в дверях нарисовался заспанный Гоша. Он был сейчас похож на мерзопакостного домового из истории про очкарика Поттера — такой же помятый и жалкий. Он тихо поскребся в дверной косяк и произнес:

— Можно к вам?

Ох уж эта еврейская деликатность! Донна призывно махнула рукой — давай, присоединяйся, и Гоша присоединился. Он взгромоздился на барный стул, одиноко торчавший посреди кухни, и с видимым удовольствием оглядывал нас с этой высоты. Но, поняв, что до еды ему оттуда не дотянуться, Гоша тихо слез с высоченного стула и переполз на табуретку около меня. Я налил ему чай и подвинул тарелку с бутербродами. Но в таком близком присутствии Донны Гоша стеснялся еще больше, чем раньше в гостиной. Он теперь сидел и благоговейно смотрел на нее, забыв про нас и про все на свете. Донна, не обращавшая до этого на Гошу никакого внимания, теперь в упор воззрилась на него.

— Чего ты на меня пялишься? Ну, я это, я, — она улыбалась немного усталой улыбкой. Но было видно, что такое гипертрофированное внимание ей приятно. Еще недавно она бы сожрала живьем любого за такой откровенно любопытствующий взгляд. Но теперь ей этого явно не хватало. Привычка — вторая натура. А быть знаменитой — привычка покруче других. Она въедается в кожу и нервы артиста, и когда внимание зрителей исчезает, многие начинают его искать. И тогда выделывают такие фортели, что мама не горюй!

— Эй, горемычный, как там тебя?

— Гоша, — поспешно кивнул мой приятель.

— Гоша, значит. Ты кто у нас будешь, Гоша? Что-то я тебя в лимузине не заметила.

— А я со «Спичками». Я ими руковожу. — Гоша гордо встрепенулся.

— Ах, руководишь, — Донна прищурилась, и в глазах у нее запрыгали черти. — Ну, это меняет дело. Ты смотри, со спичками играть опасно. Не доиграйся. А то потом пеленки на четверых стирать.

Гоша вытянул шею и покрутил головой в разные стороны. Лицо его при этом выражало некоторое недоумение. Швейковский юмор Донны не доходил до романтической Гошиной натуры.

— Расслабься, она шутит, — наклонившись к нему, тихо подсказал я. У Гоши обмякли плечи, и он снова заулыбался. Он понял, что принят в наше небольшое ночное сообщество и окончательно расхрабрился. Гоша цапнул бутерброд и остывший чай и попытался делать сразу три дела: есть, пить и говорить. Но у него плохо получалось. Ветчина слетала с бутерброда и вываливалась у него изо рта, чай проливался ему на пиджак, а речь была абсолютно невменяемой. Наконец, каким-то чудом справившись с выпадающей изо рта ветчиной, Гоша окончательно расхрабрился и сказал первое внятное слово.