Приключения сомнамбулы. Том 1

Салзанов, скорчившийся при своей-то щедрой комплекции, уже принял неприличную позу, смех…

– Что-что? Волыним? А ты, Ренат Самсонович, сумей дождаться счастья у разведённого моста…ха-ха…

Филозов подмигнул сидевшим за столом, мол, пронесёт, дожмём. Салзанов начал медленно распрямляться.

– Ладно, где трещина? – совсем уж примирительно зажурчал Филозов, – у меня сейчас Тихон Иванович Лапышков, другие соучастники понурили буйны головы, поручу разобраться. Что-что-о-о? Не один адрес, много? Поток письменных жалоб? Ты только комедию не ломай, исполкомовское решение о переселениях готовится? – Филозов вновь не на шутку заволновался, – ну-ну, рано ещё Григория Васильевича беспокоить, не гони лошадей! Ну, пиши, контора пишет, ты вот приравниваешь к штыку перо, а я на штыке сижу, стиснув зубы, неуютно чертовски. По-дружески, Ренат Самсонович, посоветую, не досаждай пока Первому. Тем более, что мы его в гости ждём Морской Фасад обсуждать, макет шикарнейший приготовили.

Отпил боржоми.

– Как, говоришь, назвали? Дома-угрозы? Ладно, ладно, я не увиливаю, присылай адресочки этих домов-угроз, мы тут пока по причинам ночной аварии заседаем, успеем и твои угрозы обследовать…ну, ладно, держи хвост морковкой, – улыбнулся зрителям-слушателям, – и не только хвост.

печальная перебивка

Заглянула Лада Ефремовна. – Владилен Тимофеевич, панихида на послезавтра назначена, на два часа.

– Послезавтра… – пометил на календаре Филозов, надев скорбную маску, – завтра как раз Виталий Валентинович возвращается из заграничной командировки, скажет речь… он ценил Олега Ивановича… они дружили…

в театре одного актёра, пребывавшего (как всегда) в отменной форме

– Продолжим… Продолжим, вернее, начнём, – ворчал Филозов, что-то быстро-быстро строча в деловом календаре-ежедневнике и косясь на часы. Начнём! – он уже разглаживал синьку, она упрямо свёртывалась; Влади придавливал один угол календарём, другой – стаканом.

Раздражённо откликнулся на звонок. – Нет, послезавтра никак, с утра день расписан…после обеда по Гуркину Олегу Ивановичу панихида, да, скончался, ещё недавно на бильярде шары гонял…а вечером у меня в Творческом Союзе правление.

Звонок.

– Почему застряли? Да пойми, милый человек, не чудотворцы мы, когда пожар с наводнением в публичном доме, не удаётся клиентов качественно обслуживать…Упивался дешёвой театральностью. – Но мы обслужим ещё, не сомневайся, так обслужим, что будешь кипятком писать!

Опять звонок.

Влади снял трубку, глаза счастливо сверкнули. Прикрыв мембрану рукой, возвестил – из Управления Внутренних Дел звонят, объявлен Всесоюзный Розыск! И пожелал в трубку. – Ищите и поскорее, удачи вам.

– Какой розыск, кого? – полюбопытствовал Соснин.

– Как кого?! – взвился Филозов, – главного свидетеля позарез надо найти, шофера такси! До смерти перепуганные монтажники, как унесли ноги, спаслись, так до сих пор лыка не вяжут, таксист единственный той ночью обрушение своими глазами видел и, надеюсь, в здравом уме остался.

– И-и-щут п-пожарные, и-и-ищет м-милиция, – задекламировал с натугой Фаддевский, ритмично помахивая рукой, и тут же получил взбучку за неуместное дурачество.

И опять в трубку. – А кто должен? Я?! Надоело мне за всех…

– Начнём с места аварии! – поморщился от защипавшего ноздри аммиачного духа, ругнул нечёткость изображения; ага, – читал Влади вслух, – площадь квартала в красных линиях…почему контуры красным не выделены? – укоризненно посмотрел почему-то на Соснина. – Эх, ни минуты свободной, я бы вам, вольным художникам, утёр носы графическим классом, – мечтательно глянул на кульман. – Условный термин? Ваши творческие условности у меня в печёнке уже сидят! – взъелся Влади, – пора выпускать качественную документацию, чертежи слепые.

– А с нас потом по полной программе спрашивают, – осмелел, надавив пухлой грудью на стол, Салзанов.

– Безобразие!

Влади вскочил, рубанул воздух ребром ладони.

И сел, и уже накручивал телефонный диск, бранил, уламывал, божился пробить валютные фонды, – прикрывая снова рукой мембрану, закатывал глаза, вдохновлял феерией многоцветной печати, меняя тон, орал. – Доигрались, позор, дом свалился! Как строительное качество повышать, если чертежи…если красную линию, где надо, не провести.

Связался с помощником могущественной распределительницы валютных ассигнований, затеял лукаво-ласковые заигрывания. – Думаешь Алевтина Викторовна даст? Она ведь железная леди, с яйцами, ей пальца в рот не клади…лады! Понадеемся, но я попутно простоватый тестик тебе подкину – к чему склонно сердце красавицы? А? Не смекнул?! Ха-ха-ха, да ты, братец, не музыкален, не млеешь от итальянских арий…ты хоть усёк какой я палец имел в виду? Кстати, анекдотец припомнился не совсем первой свежести, скушаешь? Она спрашивает – что вы имеете в виду? А он отвечает – что имею, то и введу, ха-ха.

Комиссия от телефонного спектакля расслабилась.

Исполкомовские клерки смущённо улыбались.

Глухо зарокотал, всхлипнул, не в силах удержать напор смеха, Фофанов; и так-то красная плешь сделалась ещё ярче.

Салзанов с вельможной неторопливостью наливал себе, затем Лапышкову пенную «Пепси-колу».

Фаддеевский, продолжая моргать, с медитативной отрешённостью, будто чётки, перебирал пряди бороды.

Одному Блюмингу не сиделось, ёрзал, как если бы страдал геморроем.

Соснин не понимал с какой стати приглашён на этот спектакль, вяло рисовал профили. О, Влади, натура отнюдь не одноклеточная, ловко нацеплял поверх главной маски сменные полумаски, и хотя ситуативный набор их был ограничен, каждую из них наш чародей миманса отыгрывал не слабее Райкина.

раскачка

– К драконовским методам пока не прибегаю, но на перекур не надейтесь, из графика выбились, цейтнот! – Филозов, пошарив за гардиной, открыл фрамугу.

Донеслось похотливое воркование, застучали крылья по жести, а Владилен Тимофеевич резко шагнул в угол, ухая, взялся выжимать гирю.

Заколыхалась гардина, сырость поползла в кабинет, а он ещё включил вентилятор – даже в трескучий мороз трудился при открытой фрамуге, вертевшемся вентиляторе. Пластмассовые лопасти месили воздух, трепетал флюгер.

Глубоко вдохнув, Филозов опять уселся, решительно повёл по контуру квартала красным карандашом. Грифель от эмоционального нажима сломался, Филозов принялся любовно затачивать карандаш миниатюрной фаберовской точилочкой, затем с мелочной тщательностью смахивал щёточкой стружечки и красную пыль в выдвинутую из-под столешницы пластмассовую вороночку, которая соединялась отводной гофрированной трубочкой с урной; точилочку он предпочитал бритвам-ножикам, чтобы не обвинили в бзике после загранпоездок раздаривал такие же точилочки как пустяковые сувенирчики, однако все знали о его панической, будто страдал несвёртыванием крови, боязни пореза, с набуханием алой капли.