Приключения сомнамбулы. Том 1

А я, – думал Соснин, – вижу много больше, чем отёчные пугала, двойная позиция выгодней! Усевшись напротив зеркала, польстившись на лишнюю точку зрения, Соснин одновременно пребывал и здесь, и там, смотрел из жизни в искусство, и из искусства в жизнь. И, перекидываясь туда-сюда бестолковым взглядом, пытался определить, что в этом совмещавшем жизнь с искусством мире подлинно, а что иллюзорно.

Но как, как это определить?

Пусть и обладая зрительной привилегией, не мог ответить на простейший вопрос – сколько, сколько же всего подстаканников?

ослепшие зеркала

Внезапно зеркала опустели…и центральное, настоящее, и маленькие, написанные. Из них исчезли отражения подстаканников… не верить глазам?

сейчас

– Элика уволили, а Толька всё ещё кочегарит?

– Толька неуязвим.

– А ты? Зачем-то ведь вызвал тебя Филозов… не догадываешься? – снова спросил Художник.

– Понятия не имею, – пожал плечами Соснин.

тогда (запутался в подсчётах)

Качнул головой, изображения вернулись…Четыре написанные колонковой кисточкой серебряных подстаканника стоят, будто настоящие, на написанной скатерти: четыре, отражённые в ненастоящих маленьких зеркальцах, сжатых омерзительными типами в одеревенелых скрюченных пальцах, итого – восемь. И ещё два подстаканника настоящих, отражённых в настоящем, укреплённом по центру картины зеркале, – всего, значит, десять. Ну а вместе с двумя реальными, с теми, которые можно трогать, осязать, в которые можно вставить тонкие стаканы и взять за ручки – двенадцать.

Но. – Илья, передай, пожалуйста, подстаканник, – и нет его больше в зеркале, пропал, словно и не было, осталось одиннадцать…

и что же?

Фатальная неопределённость и неопределимость. Тревожный, зыбкий мир превращений. Однако что-то же должно быть прочно, надёжно, что-то, что не зависит от козней безнаказанного на стыке жизни и искусства релятивизма…

сейчас

Не только на этом собрании плаксивых акварелек «Зеркала» было б трудно себе представить, «Зеркала» и среди полотен размашистых наглых нон-конформистов вызывающе выделялись.

вспоминая (сейчас) об изрядно нашумевшей выставке в Доме Культуры имени Газа

Толчея в узком фойе дома культуры, из одинаковых больших окон, за которыми безнадёжно извивалась чёрная очередь, падал свет на полотна.

Преобладали огромные ярко-пятнистые акриловые полотна, поспешно впитавшие последние течения живописи. Разноцветные, закатанные валиком, задутые из пульверизаторов. Цветные плоскости, декоративность. Бородатые художники охотно давали интервью, позировали на фоне своих обширных произведений, тут и там – фотовспышки.

Разрешённый свыше вернисаж подражателей?

И вдруг – «Зеркала».

Сгусток живописной энергии?

Окно, пробитое в запредельность?

возвращаясь к путанице подсчётов (тогда)

Так что же прочно, надёжно?

Что всё-таки не зависит от козней, самопроизвольно творимых на стыке иллюзии и реальности?

Опять попытка с негодными средствами. Не сделать ли по этому стыку разрез, отделить иллюзию от реальности, чтобы не допустить смешений?

Почему не добиться ясности? Хотелось заменить противный рассудку хаос подобием хоть какого-нибудь порядка.

Разрезали, отделили: на настоящем столе всего два подстаканника – настоящих, старинных, серебряных, хоть завтра в комиссионку – антиквариат дорожает, много дадут… между подстаканниками только вазочка со злополучным вареньем. А на изображённом столе – четыре подстаканника; тщательно выписанные, точь-в-точь, как настоящие. И ещё четыре – их уменьшенные, но столь же тщательно выписанные двойники, не на столе, а в зеркальцах, застрявших навсегда в окоченевших руках.

Да-а, зациклился…

И всё-таки! – восемь или четыре, принимать ли всерьёз отражения ненастоящих предметов в ненастоящих зеркальцах или посчитать фикцией?

Ладно, пусть четыре, пусть восемь. Однако если и один из тех двух, что стоят на настоящем столе, мелькнёт в настоящем зеркале, его как, считать? Зеркало, вмонтированное по оси картины, ведь включено в композицию на равных правах со всеми прочими её элементами.

сдался?

Вместо разделения на иллюзорное и реальное – сплошная путаница. Лучше отвлечься, настоящий чай пить.

отвлечься, однако, не удалось

Пока чай горячий, не грех бы, помешивая ложечкой чай, разобраться – зеркало в картине пусть и подлинное, а вроде бы – элемент искусства. Хотя – подошла к картине черноволосая женщина и, не обращая внимания на ужимки четырёх омерзительных масок, как ни в чём не бывало, глядится в зеркало, подводит яркой помадой губы.

И ещё немалая странность: изображённые подстаканники, не смотря на омерзительные гримасы лысых монстров, окажутся явно дороже, ежели оценить картину в той же комиссионке, чем настоящие. Может быть, потому дороже, что изображённых подстаканников четыре – или даже вкупе с отражёнными восемь? – а настоящих, хотя они из натурального серебра, со значками известной пробы, всего-то два.

И вдобавок: а вдруг нагловатые ужимки четырёх отталкивающих героев картины спровоцированы вовсе не изводящей завистью к этой тленной, привычно бегущей мимо и от случая к случаю цитируемой зеркалом жизни, но высокомерием бессмертных? – вылепленные микромазками масляной краски, эти гнусные типы обречены на пребывание в вечности…

и (осенило)

Они смотрят из искусства? И какой же им видится жизнь?

тогда, перед тем, как распрощаться

Встали из-за стола.

Поскользнувшись о вишнёвую косточку, Соснин устоял на ногах и, стараясь не замечать подозрительно скосившихся лысых монстров, собрался с духом, заглянул в жёлтые глаза двойника… вдруг глаза метнулись, исчезли, поглощённые амальгамой.

Из ослепшего зеркала потянуло холодом.

Потусторонний сквозняк?

сейчас, прощаясь

Соснин снова посмотрел на часы – пора.

Художник кивнул, вновь виновато достал из кармана прозрачный цилиндрик с горошинками нитроглицерина – сердце зажимало, дыхания не хватало; когда Соснин отошёл, крикнул вдогонку, – тебя, надеюсь, сразу не увезут в кутузку, я позвоню.