Приключения сомнамбулы. Том 1

– С незабываемой комичной невозмутимостью ты вёл выездную к грузинским друзьям редколлегию «Альманаха», – подступал к тосту Виталий Валентинович, – и вот свершилось, ты в Творческом Союзе, от которого был отлучён по формальному недоразумению, ибо мы издавна нуждались в кипучей твоей энергии, свежих идеях, оплодотворяющих научно-техническую революцию. Однако вперёд посмотрим, я поднимаю бокал за абсолютную победу в академической кампании, за действительное членство…

– Приезжаю в Давос на симпозиум по «хай-теку» и кого, угадайте, вижу с лыжами, спешащим к подъёмнику? – взял ответное слово Влади.

– Да, вокруг Давоса горы волшебные! А встреча получилась волнительная, – расчувствовался, пригубливая и окунаясь заново в бело-синюю альпийскую сказку, Виталий Валентинович, – снег, как перина, трассы идеально размечены, при отеле крытые корты, бассейн.

– Наброски высококлассные получились! Богачи под пледами, лакей с подносом, точно живые.

– Бог с вами, голубчик! – скромно протестовал Виталий Валентинович, – герой выставки, конечно, Владилен Тимофеевич, его маринистские этюды.

Владилен Тимофеевич ответно протестовал с полным ртом, мотал головой.

– Но теперь о хозяйке дома! Шли через пустыню три розы, – Виталий Валентинович нацепил лукавую маску, – шли, шли, их мучила жажда, но за каждый глоток надо было отдавать по лепестку. Первая роза…

На полке под кинжалом и рогом сгрудились обожаемые Владиленом Тимофеевичем хитрющие сувенирные безделушки.

– Это страна двадцать первого века! Вот, простенькая авторучка завоевала японский рынок: в её металлическом корпусе есть окошечки; в одном – не знающие сна, отдыха электронные часики, в другом – календарик с термометром, в третьем – микротелевизор, днём мелькают новости и мультяшки, когда кончается детское время, – понизил голос, – крутятся порнофильмы. Окинул слушателей лучистым интригующим взглядом.

Соснин догадался, открытки с видами Японии отправлены всем гостям.

На полке под кинжалом и рогом, из-за раковин, гномиков высовывалась матово-зелёная, с выдавленными на стекле вензелями, бутылка коньяка «Наполеон» – выбрав момент, нежно её оглаживая, Влади предлагал попотчевать гостя, едва тот кивал, Влади повёртывал горлышко и заливался по-детски счастливым смехом, ибо горлышко у расширявшегося основания имело винтовую нарезку и открывалась вовсе не коньячная бутылка, а искусно размещённый в ней портсигар, где сигареты разных фирм были поштучно вставлены в бархатную, похожую на патронташ ленту. А рядышком поджидала сюрпризная табакерка с пряными видами Явы, служившая бомбаньеркой, из которой он кормил дам, – удивлённо ломая брови так, что циркульные арки делались стрельчатыми, извлекал вдруг вовсе не щепотку душистого табаку, но окатанный пылью какао трюфель, покоившийся в розеточке из тонюсенькой гофрированной бумажки, и поскольку удивление гостьи усиливалось, Владилен Тимофеевич разыгрывал паническую интеллигентскую растерянность, снимая потешным жестом с переносицы воображаемое пенсне. И тут же, не желая расставаться с удачной ролью, тянулся к старинному пушечному лафету с большущими позолоченными колёсами, на коем наклонной ракетой покоилось французское шампанское, угрожавшее завёрнутой в фольгу взрывчатой боеголовкой, и – само собой! – после громкого залпа в бокалах безалкогольно вспенивались лимонад или «Боржоми».

сгущая краски? (и всё-таки – непредусмотренный перескок)

Шампанское лилось, балаган, хохот.

После ответов невпопад на тестовые вопросы Соснин запил водку шампанским, каруселью полетели фигуры, мебель.

Танцуя, Жанна Михеевна сменяла гнев на милость. – Уф-ф-ф, – счастливо отдувалась она в тёмной глубине зеркала, газ ударял в голову, кружил, как на вечере вальса, – когда на Петропавловке пушка хлопком выстреливает, кажется, шампанское откупорили! – заразительно смеялась Жанна Михеевна, – славно как, пол, стены ходуном ходят, потолок закачался, я читала, что Чехов, хотя скромный был, сдержанный, и тот запросил шампанского перед смертью…

– Уточнили, какого именно?

– Не ехидничайте, лучше музыку слушайте! Очи чёрные, очи… – с умелой хрипотцой подпевала покойнику Армстронгу. Перебирая ножками, на лету подхватила бокал, отпила, оставив помадный след, кокетливо прикусила веточку петрушки, пощекотала ею нос, губы Соснина, соблазняя тоже пожевать пряную зелень, сближая губы. Жирное пятно рта раздваивалось, как ножевая рана, веточка колыхалась. – Так бы и протанцевала век, но потехе час, а…

Мало, что готовила диссертацию и вела исследования по экономической эффективности от сетевого планирования, так ещё лекции по макраме посещала, а сама руководила на общественных началах кружком флоризма, с дачи привозила сумками корешки, сучки, похожие на забавных зверушек. И дом на ней держался, но – при её-то занятости! – по закону подлости прав на автовождение несправедливо лишили из-за какого-то слепондыры, который попёрся на красный свет.

– Тима, Тима, спать! – напустилась на рыхлого мальчика лет четырёх-пяти. Волосатый тюфяк с яркими, будто потёрли тёркой, щеками стащил что-то вкусное со стола. – Негодник, в цирк на Солнечного Клоуна не пойдёшь! Запятнав сына поцелуем, вытолкнув за дверь, снова жадно потянулась к бокалу. Вспомнила. – Спасибо, спасибо, Илья Сергеевич, лечим Тимин диатез вашим облепиховым маслом.

И Соснин вспомнил, что так и не узнал адреса, не разузнал в какой больнице лежала…жива ли ещё? Время летело, а он…И почему же помолвка не закончилась свадьбой? – вдруг всплыл вопрос, который не успел задать. Почему, почему – потому, наверное, что помешали война, революция, позже и вовсе Илью Марковича арестовали.

– Эх вы, недотёпы несостоявшиеся, скулящие на обочине! – куражился сбоку Влади, – вам, вшивым интеллигентам, только бы обличать начальственную блажь, дикость, волюнтаризм. Дайте срок, не спешите судить! – Пётр повелел на гиблом болоте строить, но Петербург вырос, или, думали, царь, вконец очумел, африканского арапа поженил на русской дворянке, а получился Пушкин!

– Сколько городов не построили, скольких Пушкиных загубили, не посчитал?

– Ну-у, сцепились намертво, не разнять, – скривила зло губы Жанна Михеевна и, запрокинув голову, приняла роковую позу.

современная женщина-вамп по частям

Она заглатывала зеленоватую нервно-газовую жидкость, и как было не подивиться раздражительной прилипчивости её улыбки, чему-то знакомому в ней, будто б когда-то давно подмеченному – улыбка обнажала челюсти со слегка неправильным прикусом, и хотя нависание аккуратных клыков с резцами в глаза не бросалось, хотя налитые нежно-розовым здоровьем дёсны могли бы соперничать с образцовыми муляжами в шкафных витринах стоматологических кабинетов, что-то в сменных контурах улыбок коробило, губы, кожа вокруг рта злоупотребляли подвижностью, растягивались столь быстро и широко, оголяя эмаль то левого, то правого флангов, что зубы поочерёдно ли, все вместе, вспыхивали в сочившемся красноватом сумраке, и вдруг загоралась тёмным золотом единственная коронка, которую удалось разглядеть не сразу – она не бросала вызова естественной белизне, скорее оттеняла девственность соседних зубов, но тут же, сомкнув челюсти, Жанна Михеевна торопливо всасывала излишки слюны и поскольку на миг этой периодически осушавшей полость рта операции разговор или подпевания не обрывались, её голос искажался, как если бы она шепелявила и всхлипывала одновременно, взвихряя в щёлке между губами пузырчатые слюнные смерчи…еле заметная родинка обозначилась над верхней губой…

Да, окаймлённая коричневато-алым помадным жиром эмаль с её влажным блеском, готовностью впиваться, кусать, пережёвывать, после спазмов проглатывания снова обнажалась в слепящих улыбках, хотя чересчур уж широкие улыбки прикрывались тыльной стороной кисти и тогда красовалась вместо рта мягкая ладошка с упругим венериным бугорком и длинной-длинной линией жизни.

Пожалуй, раздражали лишь случайные мелочи.

Запах ладошки вдруг напомнил, что под конец долгих косметических процедур Нелли тёрла руки огуречным лосьоном.

А вот скукожился профиль и получилась камея с отбитым носом, вот она слизнула с губы кетовую икринку.

эффектнейшее падение

Они кружились, углублялись в зеркало, опять выпрыгивали на плясавший свет свечей, с кем-то сшибались, обнимались, пока, закругляя слишком уж смелые теловращения, не плюхнулись на софу, платье Жанны Михеевны феерически взметнулось широченным чёрным крылом и обнажились ножки в сетчатых, с плывучими разводами, чулках, похожих на змеиную кожу.