Приключения сомнамбулы. Том 1

Какой будет новая картина Художника? Что он там пишет, на крупнозернистом холсте, многократно отшкуренном, загрунтованном?

Где-то здесь, согнав сотрудников, поперёк коридора ставили накрытый кумачом стол, за стол усаживались двое из органов, парторг… Запомнили ли всё, что тогда довелось увидеть и услышать, потолок, стены?

Не споткнуться, ступени.

Осторожнее, скоро поворот.

В темени за «Службой пути» повезло, осветилось опасное колено коридора; женская рука из приоткрытой двери высыпала голубям горсть пшена.

краем уха и краем глаза

– Сзади поддевай, сзади!

– А-а-а…

– Х… на!

– Жуй два!

– Три соси!

– Четвёртый попроси!

Демонтировали перепугавшее пожарных зеркало. Соснин спустился по последнему маршу. Гардеробщицы обсуждали событие.

– Правда? Пока я в буфет ходила…

– Да, чуть не разбили, когда бежали, выставили свои железки, а сзади, за ними, тележки скакали, рукава быстро-быстро разматывались.

– И лестницу залили, теперь вытирай. Надевая плащ, обернулся.

Место зеркала на белёной стене пометил грязный прямоугольник под гипсовыми знамёнами.

передумал?

На улице увидел как медленно сворачивал за угол синий «Жигулёнок» и – шлёпнулся на сидение рядышком с Влади.

воображаемый диалог (откровенность за откровенность)

– Надо бы поточней, побыстрей считать, нужна исчерпывающая цифровая картина обрушения, чтобы с открытым забралом…

– Брось…Для запудривания начальственных мозгов, может быть, и нужны все эти экспертные оценки, наукообразные таблицы и графики, хотя идиотских решений тем больше, и тем они разрушительней, чем выше их принимают. А ты сам? – сначала рисуешь график, потом на него плюёшь.

– Иначе не усидеть! – хлопнул Соснина по коленке Влади, – к тому же из теории информации известно, что сложная система…

Ему дивно шёл сдвинутый на левую бровь берет!

– Сложные системы пожирают вместо значимой информации шум, обжираясь шумом, делаются ещё сложнее. Ты – абсолютно незаменимый поставщик треска, шума, вот и несварения у твоих начальничков, идеологические поносы.

– Го-го-го! – явно польщённый, Влади вцепился в баранку, – ничего, история оправдает, нам памятником будет построенный в боях…

– Го-го-го! – передразнил Соснин, – история развенчивает, а не венчает, от таких факиров на час, как ты, остаётся пустое место.

– А ты не дёргайся, нервные клетки береги, – примирительно заключил Влади и напомнил о приглашении на вечеринку.

быстрый танец

Голова кружилась…Они, не сбавляя скорости, не упрощая движений, лавировали меж мебелью и гостями, скакали себе навстречу в удлинённом зеркале, занимавшем простенок от пола до потолка; он вертел её податливую фигурку, бросал из стороны в сторону, удерживая на вытянутой руке, затем они согласно пускались в перебежки вперёд-назад, а она ещё успевала выписывать крепкими ножками, резко вылетавшими из-под платья, ловкие антраша и ритмично постукивала каблучками-гвоздиками, словно, позабыв о партнёре, самозабвенно отбивала чечётку и тут же забывала о ритме, требовательно напевала: стань таким, как я хочу…

Но голова кружилась не только от теловращений, не только от водки, опрометчиво запитой шампанским.

наш или не наш?

– Теперь, Илюша, тебя ждёт простенький тест, совсем уж элементарная проверка на вшивость, – травил Владилен Тимофеевич, выставляя батарею шампанского на шикарную скатерть; в центре скатерти, меж тарелок, блюд, подсвечников, изумрудно зеленел альпийский луг с пунцовыми маками и тучным пятнистым стадом, луг зубчато огораживали чернильные горы, иные из вершин опрокидывались за край стола, одна даже холодила колени Соснина снежным пиком, – итак, Илюша, быстро, какое шампанское пьют настоящие мужчины?

– Сухое, наверное, – кисло улыбался Соснин.

– Вот и промазал, не наш человек, не наш, – загоготал Влади, – полусухое!

– И мне ответьте, Илья Сергеевич, какое женщины любят, а? – расплылась Жанна Михеевна, пододвинулась, обдав парным теплом и по-свойски за рукав дёрнув, ободряюще в глаза глянула.

– Ну, полусладкое, какое ещё, – мямлил Соснин.

– И не угадали, не угадали, опять промашка! – весело захлопала в ладоши Жанна Михеевна, но сразу насупилась, грудь подпрыгнула от вздоха негодования. – И не совестно? – полусладкое! От женщин половинчатостью не откупиться, нам сладкое наливайте с пеною через край!

Она повелела выстрелить пробкой, алчно, как наркоманка, втянула ноздрями дымную отдушку мускатного сорта, прикрыв глаза подрагивавшими от наслаждения синими веками, осушила большой фужер.

танец замедлился

Голова кружилась и от терпких её духов, а он ещё безуспешно гадал кого же напоминала ему Жанна Михеевна прямым, коротким и белым, как у недорогой камеи, носиком, тщательно выщипанными по дугам бровями, тёмно-серыми зрачками с весёлыми недобрыми огоньками.

Это танго моё – мой дар Карине, – сладко пел Горовец… – Непокорной сеньорине, – опережая, подсказывала Жанна Михеевна.

И они кружились, кружились, она, хмурясь, пеняла невезению. – Справляли её день рождения, да, в «Европейской», там уютно, нарядный зал: жёлтые торшеры, оркестр под витражом, нет, кабинет заказали не на антресоли, внизу, чтобы натанцеваться вволю, и на тебе, только в быстрый танец пустились…Но тут же она позабыла о свалившейся на мужа беде; словно сбиваясь от алкоголя в неловкие па, сопроводила шатания и взмахи руками престранными звуками, как если бы разбавила рыдания заливистым смехом – прыская, по-плебейски прикрывая ладошкой рот, Жанна Михеевна зажимала то одну, то другую ногу Соснина требовательными коленками, с потешным интимным подмигиванием прятала задиристые шалости в складках бесформенно-летучего платья, которое телепалось туда-сюда, слева, справа выплескиваясь из зеркала. Сменили музыку, так запрокинула голову, прикрыла глаза, как тогда, когда пила пенистый любовный напиток, и томно покачивалась в такт шершавому трубному соло, хрипловато, тихо подпевала и будто бы в забытьи теребила патлатый затылок и пиджачное плечо Соснина пальчиками с отполированными, яркими, как монпансье, ноготками. И задевала щёку, подбородок костистым запястьем с холодными часиками, и похохатывала шуточкам гостей, примостившихся в дымной полутьме пить, болтать на софе, выспрашивая хозяина об утехах японской командировки – Влади нахваливал ласковую недоступность гейш, экзотическое рагу из осьминога, поругивал музыку за заунывность. А она, похохатывая, широко растягивала рот, меж горячими вязкими, точно расплавленный сургуч, губами блестели жемчужно зубы, угнездившиеся в бледно-розовых дёснах; глубже проглядывало ладно пригнанное к верхней челюсти нёбо, милый язычок трепетал перед окутанным горловым сумраком провалом с коралловыми миндалинками, но главным украшением великолепной полости было влажно-сияющее ожерелье нижней челюсти с идеальными, без единого пломбового затемнения, жевательными поверхностями.

теперь по порядку: с самого начала, без перескоков

Было так или примерно так.

Позвонил, помахивая букетом обмороженных астр, – ничего лучше этого кома слипшейся лиловатой лапши на палочках купить не смог.

Позвонил, спровоцировав глухой басовитый лай, возню, потом в Соснина впился стеклянный глазок.

Открыла опрятная бабулька-хромоножка, пахнувшая хозяйственным мылом, и сразу исчезла в недрах квартиры.

– А-а-а, точен, точен, король, что бы ты на службу так приходил, – забалагурил, вынырнув из ванной Влади. В нательной рубашке, подтяжках, с намыленной щекой, он помогал снять пальто, сетовал, что только-только ввалился из Исполкома. – А это – супруга, знакомься, знакомься… и уже скоблил над умывальником подбородок опасной бритвой, выдавливал языком шар из щеки; на прозрачной полочке сверкал зелёный одеколон.

– Жанна, – протянула белую руку, – милости просим на огонёк!

Чёрное просторное шифоновое платье, завитые мелким бесом, подкрашенные хной волосы, в сине-голубых кругах косметических теней – широко расставленные глаза. Недурна, совсем недурна, и кого же напоминает? – шёл за ней по паркету, затопленному мёртвым блеском.

– Обожаю астры, – восторженно жмурясь, покачивая головкой, шептала Жанна Михеевна, потом добавила громкость, пропела про миллион алых роз и заправила в вазу дохлый букет; достала пёстрый пакетик, бросила таблетку в воду, – «Бутон», изумительно продлевает жизнь растениям!