Приключения сомнамбулы. Том 1
Шрифт:
– Всё лето пытка длилась, до конца августа, пока там не задержали… понесла передачу, а он…
– Подъезд номер четыре? – в худой руке Лидии Корнеевны задрожала чашка.
– Юленька, подлей мне, пожалуйста…
……………………………………………………………………………………………
………
– От Пиксанова не ожидала… и спокойная реакция Виктора Борисовича удивила, друг всё-таки, – Юлия Павловна поставила чашку, – и до чего оскорбительно Тарасенков напал на Сильман, стая, бешеная стая.
– Печенье? Масляное, сама пекла.
– Очень вкусное.
– Шагинян из Москвы не удержалась пролаять.
– Тугоухие
– А погромная речь Лапицкого?
– Пиксанов по сравнению с ним ворковал, как голубь.
– Жалкий, понадеялся угодить и вашим, и нашим, сохранить хоть как-то лицо, гнусненькую благообразность. Но глазки всё выдавали, помнишь, Лидочка, как злобно сверкали у Пиксанова глазки? Азарт расправы?
– Бушмин пинал Солика за внимание к библейским мотивам в русской поэзии! Отвратительно!
– Меня дрожь била на том учёном совете, с цепи сорвались.
– Не все, не все – Макогоненко остроумно разоблачал битый час Руссо и прочих энциклопедистов!
– Счастливое исключение!
– Из чего?
– Из нападок стайного мстительного восторга!
Лидия Яковлевна – в шерстяной кофте, серой клетчатой юбке, туфлях с перепонкой на плоской подошве – прошлась по гостиной, обогнула мемориальный стол, постояла в центре ротонды. – Осатанели от комплексов неполноценности, от зависти к профессорским красным мебелям.
– Лидия Корнеевна, как в Переделкине, тихо?
– Обманчивая тишина. Прогуливаются, руки за спины, по асфальтовым аллейкам, отводят глаза при встречах.
– Юленька, что у Валерия?
Соснин прислушался.
– Ветер в голове!
– Не слишком строга к нему? Молодость – самый муторный период в жизни, молодые так одиноки.
– Почему же одиноки, разве… ещё чаю? И печенье?
– Забыла свои смуты, мучения? Молодые лишены прошлого, им безумно страшно наедине с собой, некуда и не на что оглянуться, не на что опереться.
– А-а-а, действительно… но так давно было, так давно.
Что-то всегда путали самонадеянные взрослые, что-то напутали и умные-преумные Лидии! – именно с обретением, разрастанием прошлого, которое всё плотнее заселялось спорившими между собой взглядами, предметами, картинами и словами, рождались ночные страхи. Соснин терял опору, чувства, мысли мучительно метались… а уж стоило взять в руки кисточку…
– Как у Валерия с учёбой?
– Всё гладко, пятёрки, хотя больше читает, чем занимается, я при нём толковым словарём состою.
– И многое ему непонятно?
– Недавно про Камамбер рассказывала.
– Ага, вполне загадочное для советского ребёнка словечко!
– И кем-чем сейчас зачитывается?
– По-моему, Мопассаном. И – «Опасными связями»!
– На французском?
– Да.
– Недурно!
– Школа не стрижёт под одну гребёнку?
– Ещё как стрижёт! Особенно сверхидейный завуч-садист старается, Валерий не умеет придержать язык за зубами. Но подобрались и неплохие учителя, славный словесник, такой увлечённый! И с друзьями-одноклассниками повезло, развитые не по летам. Один чудесно рисует, хочет поступать на архитектурный, – Соснин задохнулся:
он… чудесно рисует? – другой так глубоко интересуется биологией, что…– Покойного Леонтия сын? Да? Леонтий с Матвеем открыли вместе какой-то эффект свечения, физики его называли «эффектом ББ», «эффектом Бронштейна-Бызова». Леонтий, помню, помешался на живописи, самой авангардной! Поверил, что строение мироздания помогут объяснить абстракционисты с сюрреалистами.
– В архиве Солика сохранились намётки статьи о сюрреалистах, он видел в них современных романтиков.
– Лиза повторно не вышла замуж?
– Нет, по-прежнему в сибирских экспедициях пропадает, Антон заброшен.
– Но почему увлёкся биологией? Это теперь зона риска!
– А языкознание?! Налево пойдёшь… направо…
– Валерий что-нибудь сочиняет? Сочинительство – такой соблазн, Валерию на роду написано…
– Не знаю, что ждёт, не знаю. Написано ли ему на роду продолжить? Гонения на Солика не вдохновляют связываться с филфаком. Виктор Борисович, – скорчила гримаску Юлия Павловна, – и вовсе внушал, когда ползунком Валерий у него играл на коленях, что развитие в искусстве идёт не от отца к сыну, а от дяди к племяннику.
– Ради красного словца Виктор Борисович всегда горазд был выдумать заковыристую концепцию.
– Воистину: гремучая смесь несомненного дарования и выдающегося невежества!
……………………………………………………………………………………………
…………
– Что Евсейка сообщает о Мироне, по-прежнему не высовывается из норы?
Лидия Захаровна качнула коротко остриженной головкой на высокой и тонкой, с коралловой ниткой, шее. – У них натянуты отношения… пустынник избегает встреч; по-моему даже не больно-то рад, что выжил, спасены его папки.
Юлия Павловна заскользила прикрывать дверь, чтобы уберечь уши детей от каких-то убийственных тайн.
– Зато меня Евсейка сразил своим благородным саночным рейдом в трескучий мороз, через мёртвый город, уверена была, что повесть погибла. Как Евсейкины ноги? Застарелые отморожения лечат… появились такие мази…
Соснин давно списал тригонометрию. Слушал, ничего не понимал. Ничего.
В который раз Соснин рассматривал пожелтелые фотопортретики на тёмно-синем островке обоев.
Молодой, франтоватый Соломон Борисович – чуть наклонена голова в мягкой шляпе, тёмные внимательные, ещё без пенсне, глаза, гладкое, без морщин, лицо; примерно так, наверное, выглядел в молодости и артист Таскин.
А фото Юлии Павловны заставляло вспомнить о роли девочки-вампа, в ней она – под занавес! – успела блеснуть на светских подмостках серебряного века: пальцы, затянутые чёрной лайкой, сжимали мундштук с длинною папироской, юная Юлия Павловна кокетливо улыбалась подрисованными сердечком губками, постреливала круглыми глазками из пышной чернобурки, которая вольно улеглась на плечах. Кстати, не в этой ли лисе, изрядно, впрочем, облезшей, и старинных модельных ботиночках на высоченных каблуках, еле удерживая равновесие, покачиваясь, изредка выходила она из дома?