Приключения сомнамбулы. Том 1

Песок налипает, противно… – подумал Соснин, но промолчал, возражать было бесполезно.

прочувствованный эффект контраста

Год и впрямь получится напряжённым, но до чего нудным, тусклым!

Ещё бы! Рисовал в разных ракурсах Давида, рисовал гордую голову целиком, по частям – ухо, нос, глаз… превратился в огрызок фаберовский карандаш; рисовал, а вспоминал лето… – По-моему, Илюша, ты неплохо подготовился, тени смягчились, гипс засветился, – обнадёживала Мария Болеславовна, – что же до натюрмортов, пейзажей, то в институте у тебя будет замечательный педагог, Бочарников Алексей Семёнович, он, тонкий акварелист, научит писать прозрачно. Смогу написать блеск моря, зелёное свечение лунной ночи? – не мог поверить Соснин. – И Толя молодец, быстро усвоил премудрости построения, объёмности, – хвалила Мария Болеславовна Шанского. – У тебя же, Семён, – оборачивалась к Файервассеру, – тень получается чересчур тёмная, жёсткая, надо унять темперамент, смягчить штриховку.

А чего стоила зубрёжка перед школьными и институтскими экзаменами?!

По контрасту с черноморским летом безнадёжно тускнели и редкие радостные картинки, выпавшие на заключительный школьный год.

чем хронология мешала повествованию?

Идея! Пренебречь хронологией, школьные годы завершить крымскими каникулами, встречей с Викой, а не дежурными треволнениями, экзаменационной нервотрёпкой заключительного – повествовательно пустого, если временно забыть об обиде, которой аукнулось крымское знакомство – школьного года. Из случившегося в тот год, упомянуть лишь…

пикник на Красавице

Написано сочинение, сданы устные экзамены. Настал день ежегодного похода и пикника, на сей раз – последнего, предварявшего выпускной бал.

Руководство было возложено на Льва Яковлевича – у Агриппы на поход к Красавице уже не хватало сил.

Однако и в руководящих заботах на травяном берегу лесного озера Лев Яковлевич не забывал о просвещении – обильно потчевал любовной лирикой Блока. Не затем ли, чтобы послушать, к ним присоединилась Нонна Андреевна?

Бухтин, Шанский до посинения ныряли с мокрых пружинистых мостков в тёмную холодную воду. – Догоняйте, мальчики! – задорно кричала Нонна Андреевна: плыла по-волжски, сажёнками, переваливаясь с бока на бок, резко поворачивая направо-налево голову. Прыгал Бызов, с бурунами, снопами брызг – стильным баттерфляем взлетал над озером. За ним брассом скользил Соснин… и видел другое озеро с бело-розовой купальщицей, пугливо входившей в воду, и сразу – Вику с головой, обтянутой жёлтой резиновой шапочкой, накрывала зелёная морская волна… Вика весело отфыркивалась…

Продрогшие, грелись у костра, варили в котелке кашу; Валерка жарил на прутиках шашлык.

Нонна Андреевна, не стесняясь своей плоской костистой фигуры с отстававшим на груди и бёдрах чёрным купальником, сидела на корточках, кидала хворост в огонь.

Ля-Ля декламировал из «Снежных масок», «Кармен». На лоне природы, в отличие от внеклассных чтений с халвой под зелёной лампой, предпочитал чистую лирику, без гражданских примесей. Рыхлый, с животиком, мягкой, как тесто, поросшей курчавыми волосами грудью, в длинных трусах. – И голос женщины влюблённой, и хруст песка, и храп коня, – взволнованно выдыхал он, Нонна Андреевна, всё ещё сидя на корточках, заведённо обрывала лепестки у ромашки. Ля-Ля смолк, она тихонечко затянула – мой костёр в тумане светит, искры…

Когда гасили костёр, собирались в обратный путь, зеркальная гладь зарозовела, стволы корабельных сосен на высоком берегу, подожжённые снижавшимся солнцем, загорелись, как факелы.

Вконец измотанные, шли к поезду по шоссе сквозь светлый вечер, безголосо вопили – и мы пойдём туда, где можно без труда найти себе и женщин и вина… Лев Яковлевич был смущён, Нонна Андреевна смеялась.

Шли долго; пока шли, Соснин невольно окунался в прошлое лето.

Хотя чесались ноздри, глаза, насквозь промок носовой платок.

Нещадно кусались комары.

после выпускного бала

Свершилось! Как-то неожиданно для себя получил обещанное школой среднее образование да ещё вытянул, не отстав от Бызова с Шанским, на серебряную медаль; Бухтин – единственный! – получил, посрамив Свидерского, золотую. И, конечно, Кузьмичёв напутствовал в микрофон, называл медалистов гордостью школы, Свидерский, – как кондрашка от успеха Бухтина не хватила? – восседал в президиуме, звенел правительственными наградами. И вручали под оркестровый туш аттестаты, был бал с салатами и портвейном, была, само собой, восхитительная пепельно-молочная ночь, Летний сад с лебедями, статуями, белевшими меж стволов.

Дурачились, пели, закуривали, смешавшись с выпускницами женской школы.

Бызова шумно рвало в кустах.

А Бухтин с Шанским незаметно смылись, прихватив с собой хорошеньких спутниц; надо ли подчёркивать, что Соснин замешкался?

Играли в воротики. В пару ему досталась нескладная девица – жердь с цветком в волосах, облачённая в бледно-голубое обвислое платье с треугольным вырезом на плоской груди. Хотел поскорее стряхнуть последние ребяческие забавы, но приходилось снисходительно терпеть натужную весёлость партнёрши. Набегались, наорались… так получилось, что выпало её провожать. Нева клубилась туманом, плескала у гранитных ступеней. Медленно брели вдоль набережной, свернули к Марсову полю. Девица, имени которой потом не мог вспомнить, мечтала о сцене, готовилась в театральный. Разучила роль Заречной и, обращаясь к Соснину, словно к Тригорину, с фальшиво сверкавшими глазами репетировала экзаменационное охмурение приёмной комиссии. – Чудный мир! Как я завидую вам, если бы вы знали! Жребий людей различен. Одни едва влачат своё скучное незаметное существование, все похожие друг на друга, все несчастные; другим же, как, например, вам, – вы один из миллиона – выпала на долю жизнь интересная, светлая, полная значения… Вы счастливы…

Переминаясь с ноги на ногу, Соснин стоял с ней у ограды Михайловского сада, хотя отчаянно хотел спать, машинально гладил чугунный локон. Она вцепилась в рукав, ждала, что поцелует; голову забило ватой, и чесались ноздри, глаза, намок носовой платок.

Спустя годы, когда попадёт на Пряжку, узнает её в больничной актрисе, подумает, что нежное слово, жест, поцелуй, будь он щедрее, возможно, изменили б её судьбу, уберегли от душевной болезни. Но тогда, у ограды, досадливо глядел на неумело запудренные прыщики в углу узкого рта, вспоминал упругие тёплые Викины губы.

по прибытии (возвращении) в потерянный рай

Да, забота об Илюшиной носоглотке, да, ласковое, тёплое море…

Да-да, из-за лечебных свойств моря приехали сюда в то последнее школьное лето. Почему всё-таки сюда? – Очень привыкли, боюсь перемен, – потирая виски, неуверенно объясняла знакомым свой рискованный выбор мать, ещё бы – уезжала в прошлом году гранддамой курорта, а вернулась после изгнания отца униженной, в вилле хозяйничала жена Грунина, на пляже ей, возлежавшей в весёлом кругу приятельниц, отводилось почётное место под обновлённым навесом.

Да-да-да, доброе имя отца было восстановлено – врачей реабилитировали, преступников-следователей расстреляли, однако… Не без труда сняли жалкую комнатёнку, даже близость к морю стала слабым утешением. – Прошлое не вернуть, – с философической обречённостью вздыхала мать, запихивая в пляжную сумку подстилку и полотенца; безвольно взмахнула мухобойкой, которой, пересчитав деньги, вооружила как предметом первой необходимости старушка-хозяйка, – и мухи, тучи мух.

осваивая заново рай