Приключения стиральной машинки

Часы показывали уже почти половину четвертого, когда раздался телефонный звонок и радостный голос Николая сообщил нам, что самолет, наконец, приземлился, и он через час будет с нами. Машка возбудилась невероятно и пулей улетела на кухню — стряпать. У нее был разработан грандиозный кулинарный план, и чтобы воплотить его в жизнь часа ей за глаза хватит. Тем более, что все исходные ингредиенты Машка приготовила еще со вчерашнего вечера — когда она все успела? — и с утра пораньше терроризировала нас с Олегом восхитительными кухонными запахами. Вот и сейчас, пока я наигрывала им мои вариации на тему вальсов Штрауса, из кухни в комнату плыл удивительный аромат томившейся на огне баранины в чесночном соусе. Олег даже деликатно заметил:

— Маш, а можно кусочек твоей баранины попробовать? Так сказать, в качестве дегустации.

Но Машка была неумолима.

— Никакой баранины до ужина. Если ты хочешь есть, то так и скажи. Я могу положить тебе немного оливье и сделать бутерброды с колбасой.

Олег мгновенно согласился заменить баранину на оливье и колбасу, и через пять минут жевал, умильно мурлыкая от удовольствия.

— Машка — ты гений! — Сказал он, прожевав первый бутерброд.

— Я — кулинарный гений, — уточнила Машка, ловко разделывая куриную тушку и фаршируя получившееся филе какой-то затейливой начинкой.

— А это что будет? — Поинтересовалась я.

— Это котлеты из куриного филе, фаршированные сыром и ветчиной и обвалянные в льезоне и сухарях. Вкусно. — Последнее слово было лишним, но я не стала это уточнять.

Когда стол был уже почти готов и осталось привнести в него только последние элементы декора типа ажурно вырезанных салфеток, раздался долгожданный звонок в дверь. Машка, завопив как индеец-делавар из романов Фенимора Купера, рванула к двери.

— Ура, Колька приехал, — орала Машка, отпирая дверь. Но это был не Колька. Это был ошарашенный Машкиным криком почтальон. Он осуждающе глянул на нас через старомодное пенсне с одинокой, треснувшей пополам линзой — вторая была заклеена пластырем, — и презрительно поджал губы.

— Ой, простите, пожалуйста. — Машка была ошарашена не меньше почтальона. Почтальон сменил гнев на милость и величественно протянул Машке объемистый конверт.

— Вам письмо. Из Испании.

Машка опешила от неожиданности:

— Мне? Из Испании? — Почтальон сложил свое лицо в гримаску, означавшую примерно следующее: «Если вы не знаете, где находится Испания, то я могу вам об этом рассказать». Но Машка быстро пришла в себя — она вообще была очень сообразительна и неожиданно сказала: — Спасибо. Я знаю, что такое Испания. — И после этого она взглянула на конверт. И тут глаза ее поползли куда-то вверх в область лба. — Послушайте, граждане, да тут же не мой адрес указан.

Но почтальон был невозмутим.

— Я знаю, — спокойно парировал он, — и могу все объяснить. Если вы будете меня слушать.

И тут я, наконец, поняла, что надо брать ситуацию в свои руки — Машкина импульсивность сильно тормозила процесс.

— Извините, пожалуйста, — спокойно сказала я, вплотную придвигаясь к входной двери и оттирая Машку на задний план, — но, объясните, наконец, что здесь происходит, и почему вы решили чужое письмо вручить моей подруге. — И тут мой взгляд случайно упал на конверт. Там латинскими буквами размашистым крупным почерком был написан мой собственный домашний адрес. И тут у меня самой наступил легкий шок. Почтальон вдоволь насладился нашими вытянутыми лицами и перешел к делу.

— Понимаете, все очень просто. Я сегодня разносил почту. Все как обычно. Вот это письмо я принес по указанному адресу, позвонил в дверь, и мне открыла пожилая женщинв.

— Это моя мама, — невольно вырвалось у меня. — С дачи приехала. — Я повернулась спиной к почтальону и пространно пояснила специально для моих друзей: — Она вчера звонила, предупреждала, что надо пенсию получить и грязное белье в город привезти — машинки-то теперь на даче нет. А я сказала, что сегодня с Олегом к тебе иду — Кольку с севера встречать.

Затем я снова повернулась к терпеливо ожидавшему конца моей речи, почтальону.

— А, так это для вас письмо? — Почтальон с интересом посмотрел на меня в упор. Пенсне при этом съехало ему на кончик носа. — Это же значительно упрощает дело!

— Давайте все по порядку, — вежливо попросила я. — Итак, вам открыла пожилая женщина, и что же было дальше?

— А дальше-то все и началось. Она взглянула на письмо, прочитала адрес, я попросил ее расписаться в получении — письмо-то заказное, а она вдруг мне и говорит: «Не могли бы вы это письмо доставить по другому адресу. Я вам заплачу. Просто оно может быть важным для моей дочери, а она сейчас в гостях у своей подруги, и домой вернется только поздно вечером. А ей это письмо было бы очень интересно прочесть. Я бы и сама его отвезла, но дело в том, что у меня электричка на дачу через сорок минут уходит, а следующая только через два часа». Ну, я и согласился. Она мне сто рублей дала. А что? Деньги всем нужны, а время свободное у меня было. Вот я это письмо сюда и принес. Недалеко ведь. Да, чуть не забыл — вы распишитесь за него, чтобы никаких недоразумений в дальнейшем не было. — И он протянул мне смятую бумажку. Я молча взяла ручку и черкнула закорючку на потертом сером листочке. На этом почтальон откланялся и испарился. А мы так и стояли в коридоре еще минуты две, разглядывая странный серый конверт весьма внушительных размеров. На нем сверху был написан мой домашний адрес, а внизу, там, где графа «отправитель», стояла синяя чернильная печать: г. Барселона, Адвокатская контора «Гойя и сыновья». Или примерно так.

— Точно из Испании, — прошептала Машка и, нахмурившись, посмотрела на меня.

— Интересно, это как-то связано с Колькиной командировкой? — Не обращаясь ни к кому конкретно, сказал Олег. На этот риторический вопрос ответа мы пока не знали.

Во входную дверь снова позвонили. Звонок был настойчивый и очень противный. Машка аж подпрыгнула от неожиданности:

— Вот, проклятый почтальон! Наверное, забыл нам сказать, что с нас тоже сто рублей! — И, чертыхаясь, она резко рванула входную дверь на себя. За дверью стоял улыбающийся Колька, и Машкины проклятия обрушились на его ничего не подозревающую голову. Колька опешил от такого приема и слегка насупился. Но Машка тут же на лету переменила настроение, и повисла у Кольки на шее с громким криком: — Ура! Колька приехал! — Он снова заулыбался и тоже обнял Машку, звонко чмокнув ее в нос. Но после этого он отодвинул ее от себя и строго спросил:

— А ну, признавайся, что тут у вас происходит? И чего это вы все в коридоре выстроились, а лица у вас такие кислые, что я подумал, что это в мою честь?

Мы все дружно замахали на него руками, наперебой пытаясь переубедить его, что он все не так понял, а у нас тут чертовщина какая-то происходит. Но Колька, как самый уравновешенный среди нас человек, быстро навел порядок в нашей компании, выпроводил нас всех из коридора в кухню и, увидев шикарно накрытый стол, удовлетворенно пророкотал:

— Вот теперь я вижу, что здесь меня действительно ждали!

Он сбегал в ванную — помыть с дороги руки было просто жизненно необходимо — шутка ли — с самого Хабаровска не мыл! После этого Колька плюхнулся за стол и стал молча и с невероятной скоростью уплетать все, что попадалось ему под руку. Олег несколько минут так же молча смотрел на приятеля, а потом последовал его примеру. И минут пятнадцать за нашим столом раздавалось только ритмичное чавканье и довольное урчание почти насытившихся мужчин. Мы с Машкой лениво поковырялись в тарелках, снедаемые нетерпением услышать, наконец, Колькин рассказ, который мог пролить хоть какой-нибудь свет на все, что произошло с нами за последнее время. Конверт из Испании все это время сиротливо лежал на столе под Машкиной тарелкой.

Когда с мясом и салатами было покончено, и Николай, отдуваясь, отвалился от стола, Машка подала голос.

— Ну, слава богу, наелся. Такое впечатление, что тебя не кормили недели две.

Коля улыбнулся:

— Знаешь, ты почти угадала. Эти химические вермишелеобразные сухие консервы, которыми я питался последнее время, надоели мне хуже горькой редьки. Но теперь я сыт и полностью в вашем распоряжении. Спрашивайте.

Я покачала головой.

— Нет, Коля, давай все по-порядку. Во-первых, я думаю, нам стоит все же вскрыть письмо, а то твое появление было столь стремительным, что мы о нем почти забыли. А во-вторых, о чем мы тебя можем спрашивать, если сами не знаем даже какие вопросы задавать?