Приключения трупа

. . . 190

. . . 194

. . . 201

. . . 208

. . 213

. . . 217

. . . 223

. . . 231

. . . 239

. . . 246

. . . 250

. . . 264

I. ИСЧЕЗ – НАОТРЕЗ

1

Во вторник полковник Труп исчез наотрез, как упал в провал земли, канул пьяным в воду или в суп – или в непогоду метели унесли с постели.

Не зря предрекли ему, дуря не по уму:

– Жил – видели: гож. Но не знаем, как помрешь. На кителе жил не разберешь. А вот пойдет гнилая слизь – берегись!

И оттого его история – сказка с натаской, но без территории.

Случилась она неизвестно где, как вошь по пороше заблудилась в хорошей бороде: и не простудилась, а кругом – сырость, и не репей, да и не холка, а тесно ей и колко, и не одна, а с притопом, но одиноко ей и скопом. Сама – ком больше изотопа, а не найдешь без бинокля, не возьмешь без ума и не поймешь без микроскопа.

Ни дать, ни взять – карнавал загадок: муштра генерала достала, для разрядки лег, как без ног, на кровать, но сыграл в прятки, и игра не подкачала, а увлекла в осадок – не много и не мало, а не счесть у порога отгадок.

Но порядок есть порядок: хоть плоть в утайку рада поиграть, байку надо рассказать!

Не ясно, правда, в каком году был на виду тот несчастный вторник, а не среда, когда шалопутный полковник припустил вперед и угодил в сложный поворот светил. Но с попутным ветерком на темени можно унять и ход времени. Куранты бьют, как выстрелы, а варианты ведут – к истине: многочисленны, как пистолеты, значит, и тут задача – не без ответа. Взвод стрельнет наугад в сад, разнесет тын – а один солдат без промашки попадет в апельсин!

А труд писак и суд перетрут бумаг – пуд!

И глядишь, в случайной бумажке не знакомую мышь найдешь, а искомую, тайную вошь!

Поэтому надо писать о Трупе и так, и сяк, и вкупе.

Поэту отрада – скорее допевать свой пустяк и отдавать в печать за пятак.

А правда – длиннот ряд, лотерея без нот и наград: коли кавардак событий не иссяк, то не обмяк и град тирад.

Всяк косяк плывет за судьбой под водой и поневоле обогнет маяк: пройдет без всплытий и предпочтет мрак!

2

Не досчитались его в среду, к обеду.

А был зван: хулиган, да должник – постыл, да золотник!

Сначала догадались, что у него – зависть к соседу.

Из-за сала.

Но свинью свою не резали: не трезвые!

И сомневались:

– Не рано ли?

А глянули в календарь и ахнули, как встарь:

– Сгинул во вторник – покойник!

– Не мину ль заклал? Не к праху ли?

Заспорили:

– Да горе ли?

– Учти: почти генерал.

– Не в сети ли попал?

– Погоди! Не из мелюзги!

Впереди – не заметили, позади – ни зги.

И жалость разбежалась – аж мозги, петли за петлями, раскалило горячо. Едва ли затосковали, но выходило, было о чем. Человека упустил за стеной – не жука в кармане пальто: кумекай, пока не остыл, а не то – потянет за собой. А на что?

С того испугу и пыл рос, и вопрос:

– А кто его, бандюгу, порешил? Или занес?

И вот, от ворот до ворот, от земли до запруды, пошли пересуды.

3

Видели соседки-шептуньи: накануне открылась дверца его обители и сошел он с курса под уклон, как козел без кола с межи или сердце с пульса. И, скажи на милость, ни с того, ни с сего споткнулся о свои объедки и – вернулся.

Не мила, а позвала постельная диета. Довела! А это – смертельная примета.

Но она – не одна.

Днем на крыше ворон трижды каркнул, крылом шаркнул и заодно ласточка – ишь ты, лапочка – тише вора в окно – шасть подарком и – играть на кровать, где лежал перестарком мерный метр – тоже верная к беде примета.

А как позже без пяти генерал снова покажись на пути, конь и облизнись: всего обнюхал. А для чего? Не вилы, однако, не слизь, не супонь – рубака, а не овес! Аж корову прохватило – понос! И собака взвыла натощак, и не гордо, а так – мордой к брюху, как в разруху.

– А боле, – сказали шептуньи, – едва ли что ли видали. Не вруньи. Был из чудил: хам и шулер. Жил – не сосед, умер – не покойник, знать, и нам знать не след, где пригрет полковник!

Но под настроение признали видение во сне: гроб – в езде по воде, а у палубы – святитель, и греб – вдвойне:

– Ищите, стало быть, на дне!

4

Но охотники рассказали другое: и одно – трое.

Дело приспело в лесу, а не в реке, и шумела не вода за стремниной, а ежевика с малиной.

Когда на привале расстилали они на пни потники и открывали на весу вино на коньяке, то услыхали, как трещали под ним, таким тучным, кусты, опилки и сучья.

На волоске с половиной от страха посчитали неряху дикой скотиной, похватали шесты и крючья и закричали:

– Ого-го!

Но не увидали никого.

Побросали туда бутылки и палки – брали на испуг.

А в ответ – не дуплет, а тишина пошла унылым волоком: без следа, как стрела и утюг.

И вина было жалко: не дичь в кулаке, не бурдюк, но и не бурда в ларьке!

И вдруг – бам! – колокол сам едва зазвонил вдалеке, а был не ровен час, а два с полтиной. А это – примета с кручиной!

И тут же сыч заголосил хуже и реже: то ли вой из-под бревен, то ли от боли плач – словно живой полковник-усач! Так кричат, когда режет вас враг, уголовник и врач:

– Не виновен! Ой-ой-ой! Не напортачь!

Пальнули из двустволок по туше. Да звук от пули забрел глуше и выше, вбок и в тыл, и поплыл без зацепки по кругу, и так был долог и ныл, что уши зажимали друг другу – попали, слышимо, на отскок в кол из стали или в крепкий дуб, а не то бы ушел из чащобы в труп.

Побежали за ним наперерез, в дым, без дороги – не рохли, да промокли ноги, а на суше лес исчез, как отсохли уши.

5

Драчуны отвечали, что повстречали его в поле.