Приключения в приличном обществе
Шрифт:
Все мы рождаемся в сорочках с билетом на бытие, но, неразумные, сбрасываем их. Дело сделано. Поздно дать эпизоду обратный ход. Чистосердечное признание не освобождает от чувства вины. Допускаю: сглупил. Поддался восхитительному чувству свободного падения, или скорее, парения, когда падаешь, да, но не вдруг и не вдрызг, не всмятку, не вдребезги, а мягко опускаешься на ноги где-нибудь на краю земли, сжимая в потной руке заслуженный кейс. Если б в жизни мы руководствовались только разумом, то, наверное, вымерли б. Разум не видит в жизни никакого смысла, не видит никаких оснований для того, чтобы влачить жизнь.
Мало кто знает в точности, что потерял, что приобрел, став обеспеченным и озабоченным, положив конец беспечности и веселью. Что, например,
Итак: Сад. Тайна, которую вам обещал - тайна открыта. Во имя Сада затеяно все. Не Эдем, но Элизиум. Не вечный покой, но относительное спокойствие. Мы не можем изменить судьбу, но в состоянии поменять ландшафт. Но спасибо и судьбе: субсидировала. Я мечтал вырастить вокруг себя сад, где я мог бы работать и жить, растить детей, предаваться безделью. От тягот жизни оттягиваться. Начать совершенно новую жизнь, но сначала покончив с этой. Одна жизнь - одна казнь. Сколько жизней, столько и казней.
Я понимаю прискорбие моих друзей, но - ну их к дьяволу. Забыть и задуть свечу.
Проснулся я оттого, что щеке стало щекотно. Отёр лицо: что же мне снилось такое, отчего я плакал во сне? Такого со мной никогда еще не бывало. Да побаливало в правом боку, словно из меня ребро вынули.
Время еще продолжало стоять, но вот спохватилось, качнулось, пошло. Я еще раз протер глаза: площадка автозаправки была освещена парой фонарей, но далее во все стороны простирался мрак. Урчащие тучи скрывали ночные светила, а первая дождинка горькой каплей уже стекала по лобовому стеклу. Молния расколола небосвод надвое, удар грома довершил начатое - небо разом обрушилось, обратившись в дождь.
Я завел мотор, чтобы тронуться далее, но тут заметил фары приближавшегося автомобиля - что-то в пляске его огней наводило на мысль о настойчивом желании покончить собой. Я думал, он разобьется раньше, чем сколько-нибудь приблизится и избавит меня от соблазна наблюдать крушение, кровь, смерть. Но, видимый, как сквозь ресницы, сквозь дождь, он мало помалу поравнялся с заправкой и даже благополучно разминулся с ней, переваливая с правой полосы на левую, продолжая заигрывать со встречными и поперечными и со своей судьбой. Ни встречных, ни прочих, кстати говоря, не было уже с полчаса - по крайней мере, с тех пор, как я очнулся от сна.
Я выждал еще минут десять, чтобы дать ему подальше уйти, надеясь, что обезумевший автомобиль совладает с депрессией и не нырнет в кювет, или тому, кто сидит за рулем, удастся обуздать его безумие. Мне ехать надо было в ту же сторону, и не хотелось ни попасть в свидетели, ни пополнять загашник гаишника с тем, чтоб не впутывал меня в эту историю с плохим концом. Десять минут, решил я, достаточно. До правого поворота на Ржевск всего два километра, вертопрах давно его промахнул.
Дождь барабанил все пуще и хлеще. Все еще гремела гроза, сбрасывая на землю излишки электричества. Я тронулся. Стал набирать разбег. Поднажали мои 'жигули'. Звездой неведомой ведомый... Но нет. Небо было затянуто тучами. Не было никакой звезды. Свет моих фар плясал впереди, за ним - граница света и тени, недостижимая, как горизонт.
Проехав положенное до перекрестка расстояние, я обнаружил его. Автомобиль - 'Нива', как удалось не спеша рассмотреть - был теперь неподвижен, сразу за поворотом съехав в кювет и сильно накренившись.
Все, что неподвижно, не приносит беды, пока сам в нее не вляпаешься. Мне бы свернуть и трястись дальше, забыв про несчастный случай, но я остановился. Побудительные причины? Не стоит доискиваться. Пресловутый выбор был сделан автоматически. Перспектива насквозь промокнуть могла бы меня остановить, но я как-то совсем забыл
про хлещущий дождь и вспомнил про него лишь тогда, когда открывал дверцу потерпевшей машины.Кроме женщины, боком лежащей на переднем сиденье, головой - в сторону крена, в салоне никого не было. Ситуация - как в романах Чейза, заканчивающихся, кстати, удручающе печально для большинства задействованных в нем существ. Я - один за другим - эти романы как-то прочел, но и предположить не мог, насколько бесповоротно сей одиозный автор в своих произведениях прав.
Если она и пострадала, то не до кровей. Могли случиться ушибы, максимум - контузия или конфуз. Она дышала прерывисто, глаза - настежь распахнуты, но что они выражали - боль? страх?
– при свете фар моего авто, направленных параллельно шоссе, нельзя было разобрать. Возможно, под кайфом, но вполне жива. В этом я убедился, когда перетаскивал ее в свой салон. Стонов боли или воплей протеста с ее стороны не было, лишь нечленораздельное бормотанье, переходящее в повизгиванье и незлобный рык. Я устроил ее на заднее сиденье, надежно запер обе двери, чтобы не вывалилась, и так поспешил убраться с места аварии, что едва не забыл о ее принадлежностях, которые наверняка в этой машине должны были быть. Пришлось сдать назад и еще раз обшарить автомобиль. Сумочка, сумка побольше, багажник пуст.
Удалившись от перекрестка примерно на час, я впервые всерьез пожалел о том, что вмешался в события, которые и без моего участия шли б потихоньку своим чередом. Изворотливости мне не занимать, но что мне в моем положении делать с ней дальше? В милицию сдать? В больницу? Спросят, где взял. Высадить в сквере и потихоньку смыться?
Я углубился уже на половину пути, все еще упрекая себя за участливость, которая может отразиться губительно или даже убить, и не заметил, как захлестнуло захолустьем, во все стороны - ни огня, ни даже отраженного блеска, я мог бы начать беспокоиться о том, не заблудился ли, если б не помнил по прошлым визитам, что кое-как и кое-чем вымощенное шоссе - одно в этой местности, надо только держаться его, не сворачивая на проселки.
Женщина, кажется, отключилась, спала, несмотря на то, что машину встряхивало. Дождь пошел на убыль и перед самым рассветом совсем перестал. Через дорогу, видимые в свете фар, стали шмыгать полевые мыши. Тьма прореживалась, но вокруг была та же убогая местность, обделенная вниманием человека и его Творца. До города оставалось не более часа езды, там больница, милиция, сквер и сколько угодно электричества.
Светало. Гром все еще громоздил свои каверзы, но уже в отдалении, тучи со своей ношей ушли на север. Деревья, что стали изредка попадаться, купались в тумане, мокрая береза отжимала подол. Рассвело. От почвы валил пар, словно дух земли пытался материализоваться. Я тащился кое-как по ухабам, чертыхаясь, бранясь, кляня. Не на таких ли дорогах и ты, Русь, порастрясла всю свою святость? Последние десять километров я преодолел за тридцать минут из-за масштабных дорожных работ, затеянных именно в конце июля и именно на моем пути.
На мосту я остановился, хотя это было запрещено соответствующим знаком. Мост был недлинный, да и артерия неширока - речка Ура, выразившая согласный возглас первопроходцев, встретивших ее на своем пути. Хотя радоваться особо было нечему. Речка как речка. Сотни таких, если не тысячи. С той стороны города протекала еще одна - Эхма, отражавшая совершенно другие настроения. Севернее они сливались, превращались в Мальту, пара дохлых пароходов тащилась по ней.
Ржевск располагался как раз междуречье. Все сто тысяч его обитателей еще спали. Ну, может быть, за исключением нескольких. Сразу за мостом была арка, как врата в захолустье. Усадьбы утопали в садах, которые - цвели? отцвели?
– не помню. Впрочем, да, наливались: был июль. В Ржевске имелся железнодорожный вокзал, элеватор, звероферма, пимокатное и скорняжное производство, два последних расположены на одной территории. Позже, если возникнет необходимость, сообщу и о прочей промышленности.