Принадлежать им

Я, конечно, на два года младше Артема, и не помню особо его в возрасте Тимки, но у мамы сохранились наши фотки…

Она бы порадовалась внукам…

Она могла бы быть жива сейчас, с нами в одном доме жить…

Смаргиваю чуть-чуть наплывшую красноту, смотрю на своего сына, мирно спящего в своей кроватке.

Темноволосый, маленькие кулачки сжаты.

Аккуратно накрываю теплые пальчики своими, глажу. Настолько осторожно, словно хрупкая, сделанная из тончайшей рисовой бумаги, самая прекрасная в мире вещь под моими пальцами.

Страшно сделать больно.

Страшно, потому что могу.

Но никогда в жизни не сделаю. И никому не позволю. Мой сын унаследовал не только мои мозги, но и мою упертость, мой расчетливый, холодный нрав.

Папаша, тварь, пытался обуздать меня, ломая и заставляя верить, что меня не любят. Что я — дебил.

И получил чудовище.

Мой сын будет лучшей версией меня. Потому что он уже с первых дней жизни знает, что его любят. Все. Мама, папа, дядя. Младший брат потом.

Чудовища одиноки. Они появляются, когда жизнь их становится адом.

И они разрушают эту реальность, чтоб создать ту, что им комфортна.

Мой сын будет расти в любви. И всегда будет знать, что у него есть мы. И что он есть у нас.

А это — уже так много! Гораздо больше, чем было у нас с Артемом.

Наклоняюсь, прижимаюсь губами к теплой щеке, встаю и выхожу из спальни сына.

Сталкиваюсь с братом.

Он прикладывает палец к губам, аккуратно прикрывает дверь в комнату Тимки.

— Дана там, — коротко говорит он, кивая на закрытую дверь.

Хмурюсь.

Опять Тимофей плохо засыпал?

Маленький еще, на год младше Андрея, чутко очень спит и просыпается, когда Дана заходит в комнату. Последнее время все реже просыпается, конечно, но случается.

— Спят вместе, — продолжает брат, и лицо его становится непривычно нежным. — Как котята, прикинь? Обнялись и спят…

— Сто процентов, Андрей ночью к ним переберется, — говорю я, и Артем кивает.

Мелкие часто ходят друг к другу, любят спать, обнявшись.

Взглядом показываю на широченные кресла в мягкой зоне неподалеку от детских.

— Щас, — шепчет Артем, — только выпить прихвачу. Чего-то на нервяке был.

Соглашаюсь.

Я тоже на нервяке.

Но ничего. Теперь все разрулилось.

Последнее наше дело такое, чтоб вдали от дома, да так надолго. Невыносимо было в этот раз.

Хоть и созванивались постоянно, но все равно не то.

Мы с братом садимся в кресла, разливаем темный виски, пьем, переглядываясь и без слов, как обычно, понимая друг друга.

И не сразу, но после третьего глотка на меня такое снисходит облегчение, словно гора с плеч свалилась.

Сегодня мы официально закрыли все проекты, которые были должны людям. И перешли на полный легал. Мы и до этого уже долго не активничали в серую, наверно, сразу начали, как только Дана сообщила, что беременна в первый раз.

Мы до самого конца не знали, чей будет малыш, но остро оба чувствовали, что ответственность выросла в разы. И нам больше нельзя жить, как прежде. Да и не хотелось, если честно.

Тем более, что нам было, на ком чуток потренироваться в ответственности.

Ромка, братишка Даны, шустрый не по годам парень, хоть и на редкость сообразительный для его возраста и воспитания, все же умудрялся, пока жили в столице, пару раз напрячь. И, так как мы не хотели, чтоб Дана расстраивалась, то напрягались, само собой, мы.

И разбирались сначала с его учителем по физре, возомнившем себя великим гуру и по этому поводу распустившем руки, а потом и с местной гопотой, тоже много о себе думающей.

Вроде бы, ничего сложного, но тема была тонкая. Школьники же. Чуток перегнешь — и все. В этой сфере всем похрен на нашу репутацию и внешний вид. Там другие законы.

Короче, потренировались мы, да.

А после Ромку в Нахимовское сдали, он сам хотел сильно, и выдохнули, блин!

Дана всех этих перипетий и не знает до сих пор. Болтает с братом по видеосвязи, ездит в гости к нему, благо, тут недалеко. Он к нам приезжает… Идиллия.

Тещу и тестя я видел за это время ровно один раз.

И, думаю, впечатление мы с братом произвели нужное, потому что никто нам не пытается что-то высказывать. С нами вообще никто не говорит.

Я знаю, что теща звонит Ромке и пытается ему промывать мозги, Дане звонила три раза, но наша женщина — твердый орешек. Мать, конечно, любит, но, судя по всему, прощать не планирует. И внуков не показывает.

Иногда высылает бабло. Но это ее дело. Это ее мать.

Мы с Артемом пьем, не разговариваем. Не о чем.

Все уже решено, все вопросы закрыты.

За стеной спят самые близкие, самые дорогие для нас люди.

Когда-то я думал, что в этом мире мне никто не нужен.

Кроме брата.

Теперь я вспоминаю себя, того, прошлого, и думаю, что редким дебилом был.

Мне нужна моя жена. Мой сын. Мой брат. Мой племянник. Семья моя нужна.

Без этих людей я — просто бессмысленный символ, вытащенный из кода, ничего не значащий.

И лишь поставленный правильно, в связь с другими символами, я начинаю жить.

Они делают меня живым.

Настоящим.

Эпилог. Дана. Простить… и отомстить

— Мама! Мама! Лови меня!

Визг Тимошки оглушает, и я едва успеваю поймать его, летящего по детской водной горке.

И тут же, следом — Андрюшку! Он скользит молча, лишь улыбка до ушей! А у меня екает в груди каждый раз, когда вижу эту его улыбку. Так, наверно, Серый улыбался в детстве. Сейчас не дождешься ведь…

Его брат улыбается охотно, и так заразительно. А Серый пока что ни в какую. Иногда лишь замечаю что-то похожее на усмешку, но это только тень эмоции.

Зато его сын сполна меня одаривает теплотой.

Мы плещемся в бассейне, смеемся, потом я чуть-чуть учу Андрюшку плавать.

У них двоих столько энергии, что я за ними не успеваю!

Устав, выбираюсь на шезлонг, накидываю легкое платье, закрываю глаза…

— Папа! — пищит Тимошка, — иди сюда!

— Папа! — вторит ему Андрюшка, — папа!

Вздрагиваю чуть-чуть, но позы не меняю, глаза так и оставляю закрытыми. Да и не надо мне видеть их, этих бессовестных обманщиков, чтоб понимать, что они сейчас оба на меня уставились.