Принцесса Грамматика или Потомки древнего глагола

Прекрасно!

— Мы обратили внимание на вершину Аконкагуа, самую высокую в Западном полушарии, — сказал Тупунгато. — Мы заметили, что она не бурлит. В смысле не клокочет.

— Но ведь она не вулкан, — напомнил сын Тупунгатито.

— Не будем разбираться, кто вулкан, а кто не вулкан. Если другие бездействуют, почему я должен кипеть? В смысле бурлить? Почему мы с Льюльяйльяко должны бурлить? Почему мы должны всегда клокотать, волноваться?

— Но, отец, мы не можем жить без волнений, мы ведь вышли из земных недр, а в недрах — вечное волнение.

— Но мы-то уже вышли. Зачем же нам волноваться? Зачем волноваться мне, Тупунгато, тебе, Тупунгатито, нашему другу Льюльяйльяко, нашей подруге Аконкагуа, нашим приятелям Гуальятири, Охос-дель-Саладо, Агульяс-Неграс…

Нет, это невозможно!.. Невозможно продолжать, невозможно говорить, невозможно жить среди подобных названий!..

Человек должен жить среди своих названий. Среди родных, понятных, произносимых названий… Кор-сунь-Шев-чен-ков-ский. Пе-тро-пав-ловск-Кам-чат-ский…

Ну вот, теперь пускай они там у себя упражняются, а мы поговорим о своих проблемах.

ОБРАЩЕНИЕ

Михаилу Степановичу было семь лет, когда он познакомился с тридцатилетним Володей. Сейчас самому Михаилу Степановичу тридцать, а Володе пятьдесят три. Они работают в одном учреждении, причем Михаил Степанович сидит в отдельной комнате, а Володя вообще нигде не сидит. Такая у него работа. Не сидячая.

Вызовет его Михаил Степанович в свою комнату, пожурит, что не сразу явился, и скажет:

— Сбегай-ка, Володя, на почту.

Или:

— Сбегай-ка, Володя, на вокзал.

Или:

— Сбегай-ка, Володя, в вышестоящее учреждение.

И на все это Володя отвечает:

— Будет сделано, Михаил Степанович.

С точки зрения грамматики, это не вызывает возражений. Грамматически допускаются самые различные обращения: и «Михаил Степанович», и «Володя», и «Миленький», и «Друг любезный». Но Михаил Степанович никогда не назовет Володю «Миленький», а Володя не назовет Михаила Степановича «Друг любезный», потому что Михаил Степанович сидит в отдельной комнате, а Володя вообще нигде не сидит. Такая у него работа.

Когда Михаилу Степановичу было семь лет, его называли Мишенькой, а еще раньше — Буленькой. А Володю всегда называли Володей, и он даже не подозревал, что бывают какие-то другие обращения, хотя в школе учил грамматику и там про это говорилось. Правда, грамматика не делит обращения на культурные, грубые и ласковые, как это обычно бывает в жизни. В жизни тебя по-всякому назовут, иногда так, что ты об этом даже и не узнаешь.

— Ну и хам он, этот Михаил Степанович!

Это, конечно, не обращение. С точки зрения грамматики, это никакое не обращение, потому что в грамматике обращение — это слово, называющее того, к кому обращаются с речью. А если обращаются к одному, а говорят о другом, называют или даже обзывают другого, то это не обращение. Обращение в грамматике требует, чтобы называли прямо в лицо.

— Послушайте, хам, никакой я вам не Володя.

Правда, это будет не очень вежливое обращение, но справедливое с точки зрения грамматики, а также жизненной правды.

А вообще-то без отчества ходить даже легче. Как-то моложе себя чувствуешь. И на почту сбегаешь, и на вокзал, и всюду, куда пошлют тебя сбегать.

Что там ни говорите, а одно имя легче нести, чем тащить на себе и имя, и отчество.

НАЗВАНИЯ ВЕСЕЛЫЕ, ГРУСТНЫЕ, ВСЯКИЕ

Свадьба

Орел-Скоморох на своей свадьбе сам и орел, и скоморох, сам и музыка, и песни, и танцы! Не плавные па (па вперед, па в сторону), а настоящие антраша, двойные и тройные кульбиты. Орел-Скоморох выступает, как воздушный гимнаст: все свои номера он выполняет в воздухе. Причем выполняет не так, как это бывает, когда работаешь на публику, а так, как это бывает, когда работаешь на себя, когда выступаешь на собственной свадьбе.

— Скоморох! — уныло замечает Орел-Могильник, который и на свадьбе не теряет уныния, пронося его через всю жизнь — к своей заранее намеченной цели. — И чего веселиться? Ну, свадьба. Потом будут похороны…

Орлу-Могильнику не нравится Орел-Скоморох. Впрочем, Скоморох и не стремится ему понравиться. Он хочет понравиться своей невесте, такой же скоморошке, которой только дай поскакать, особенно на собственной свадьбе. «Скачи, скачи, — размышляет Орел-Могильник на ее счет, — после свадьбы наскачешься…»

И она скачет. Она выкидывает все эти антраша, все эти двойные и тройные кульбиты, словно в жизни ее произошло невесть какое событие.

А какое событие?

Ну, свадьба. Ну, нашелся такой же, как и она, скоморох, который польстился на такую же, как и он, скоморошку. Так уже, значит, прыгать, скакать? Словно ты не орел, а блоха, простите за выражение.

Тьфу!

Орел-Могильник произносит мысленно «тьфу!», как бы подводя итог своим размышлениям. А чего размышлять-то? Стоит ли по этому поводу размышлять?

Ну, свадьба. Потом будут похороны. И между тем и другим один шаг. Одно па, выражаясь по-скоморошьи.

Глупый Сивка

В трудную минуту Глупый Сивка строит из себя дурачка, поэтому его называют Глупым Сивкой.

Вот допустим: к гнезду приближается враг, а в гнезде еще не высиженное потомство. Как должна поступить серьезная птица при виде такой серьезной опасности? Либо спасать потомство, либо отражать врага.

Сивка же начинает выкидывать свои фокусы. То он взлетает, то падает, как подбитый, то вдруг начинает кувыркаться, как какой-нибудь клоун. И хотя ему, конечно, невесело, и хотя сердце его колотится, как будто его там заперли на замок, но он веселится, изо всех сил веселится, так что на него невозможно серьезно смотреть.

Смотрит враг на Глупого Сивку и забывает о его недовысиженных птенцах. И думает враг: «Ну и Сивка, до чего же ты глупый, Сивка!» А Сивка еще больше старается, словно всем своим видом хочет сказать: «Да, я глупый, я очень глупый, я прямо-таки шут гороховый, ну что с меня, дурака, возьмешь?»

И враг идет дальше, потому что с дурака взять нечего, враг уходит, смеясь и удивляясь тому, что есть на свете такие глупые сивки. А Сивка, убедившись, что враг ушел, перестает дурачиться и спешит к своему гнезду и серьезно, очень серьезно, как настоящий отец, продолжает высиживать свое недовысиженное потомство.

Но еще долго не может он успокоиться, и сердце у него прямо выскакивает, как будто где-то там сорвали замок, и Сивке страшно, теперь ему страшно, а раньше было весело! Раньше он кувыркался, а теперь сидит и дрожит, хотя раньше надо было дрожать, а теперь бы можно и покувыркаться…