Принцессы оазиса

— Других детей не смущает, что Жаклин принадлежит к иному народу? В нашем обществе бытует мнение, что каждый должен жить среди равных себе.

— Воспитанницы этого не понимают и не задумываются об этом.

— А их родители?

Сестра Доротея улыбнулась.

— Они навещают своих детей. И потом внешне Жаклин не так уж сильно отличается от остальных воспитанниц, особенно когда на ней европейская одежда. Просто она немного смуглее, чем другие девочки, вот и все. Так вы хотите ее увидеть?

— Конечно. За этим я и пришел.

Сестра Доротея ушла за ребенком, и Фернан получил мгновение передышки. Он задумался. До сего времени его смущала непреодолимая и таинственная преграда, воздвигнутая природой между двумя расами, но сейчас он задумался о другом: сможет ли он полюбить Жаклин, а она — его? Много лет он руководствовался рассудком; сумеет ли теперь испытать глубокое, сильное, искреннее чувство — ведь оно не возникает по прихоти и не рождается по заказу!

Монахиня привела девочку. На ней было светло-серое платье, накрахмаленный передник, белые чулки и черные туфли.

При этом ее глаза были темнее и больше, чем у других детей, ресницы — длиннее, волосы — гуще, губы — ярче. Она манила и покоряла своей экзотической красотой.

Жаклин слегка присела и застенчиво промолвила:

— Здравствуйте, отец.

Было ясно, что такому обращению ее научила сестра Доротея, и все-таки у Фернана перехватило горло, а по телу разлилась жаркая волна. Он чувствовал, как в его душе растопилось что-то застывшее, смягчилось нечто жесткое: сомнения исчезли, зародилась вера.

На самом деле, заставить Жаклин назвать майора именно так, было довольно просто. Девочке уже было известно, что святым отцом называют кюре, и она полагала, что, возможно, и тут имеется в виду нечто подобное. Во всяком случае, она никак не связывала такое обращение с родственными чувствами, но Фернан об этом не знал.

— Я оставлю вас, — сказала сестра Доротея и вышла из кабинета.

— Тебе здесь хорошо? — нерешительно произнес Фернан.

Девочка кивнула.

— Натали с тобой?

— Да.

Соображая, о чем у нее спрашивают, Жаклин ненадолго задумывалась, однако в целом она уже неплохо выучила язык. Фернан воспрянул духом.

— У нас есть конюшня, а в ней — лошади! Ты хочешь их увидеть?

На самом деле, Жаклин желала остаться в пансионе, где чувствовала себя в безопасности и нашла подруг, но она не смела возражать взрослым, потому как уже поняла, что именно они решают все.

Фернан заметил, что лицо девочки выглядит чересчур неподвижным, гладким и холодным. Жаклин была лишена привычных для ребенка эмоций, и это настораживало.

Когда майор поделился своими тревогами с вернувшейся сестрой Доротеей (та рассудила, что нескольких минут для первого свидания будет достаточно), монахиня заверила, что со временем девочка станет такой, как другие дети.

— Просто вокруг нее очень много непривычного, незнакомого. Вы же видите, как сильно она изменилась, и с каждым разом станете замечать все новые результаты ее воспитания.

Она на мгновение положила ладонь на макушку Жаклин, а та неожиданно повернула голову и доверчиво посмотрела на монахиню. Фернану почудилось, что на лице девочки промелькнула тень улыбки, и у него потеплело на душе.

Когда майор рассказал Франсуазе о посещении пансиона и о произошедших с Жаклин переменах, женщина так обрадовалась, что тут же предложила взять девочку домой в ближайший воскресный день.

Она накупила сладостей, заставила Фернана приладить в саду качели и на всякий случай велела оседлать одну из смирных лошадей.

Фернан не забыл сказать жене:

— В первую очередь ты должна заботиться о Жаклин, а не о себе.

Франсуаза выглядела удивленной.

— Ты думаешь, я не знаю?

— Просто я не хочу, чтобы ты считала ее игрушкой. Она — живой человек.

— Я это понимаю, — с некоторым раздражением произнесла Франсуаза, но Фернан не отступал:

— Не она должна поступать так, как ты хочешь, а тебе стоит научиться угадывать ее желания.

— Полагаю, со временем это должно стать взаимным, — ответила женщина, и майор немного успокоился.

Хотя они вышли из дома довольно рано, жара уже наступала на побережье. Склоны холмов, казалось, потрескались от раскаленного воздуха. Кружевные оборки шелкового зонтика Франсуазы трепал знойный ветер. В середине пути супруги все же остановили местную коляску с развевающимися занавесками, защищенную крышей, и забрались внутрь.

По дороге Фернан размышлял о детях. Они были почти у всех из его сослуживцев, многие из которых прибыли в этот южный край уже с семьями. Только он не знал, каково это, когда сын или дочь бросается в твои распахнутые объятия и прижимается к твоей грубой запыленной форме!

Сумеет ли он стать хорошим отцом? Сможет ли Жаклин вести себя так, как другие дети? И в нем, и в ней надо было возродить искру жизни, и Фернан не был уверен в том, что это удастся сделать.

Привезя Жаклин домой, Франсуаза ходила вокруг да около нее, но не решалась о чем-то заговорить или к чему-то приступить. Девочка не была голодна, потому что недавно позавтракала. Качели тоже не произвели на нее впечатления. И тогда Фернан решил отвести ее на конюшню.

Прежде Жаклин не показывали ни конюшни, ни лошадей, потому как думали, что она может испугаться животных.

Здесь пахло соломенной трухой и нагретым солнцем деревом. Лошади мирно хрустели сеном, изредка всхрапывая, прядая ушами, вскидывая хвосты и потряхивая гривами.

В этом месте Франсуаза всегда ощущала себя в своей стихии. Подойдя к оседланному смирному коню удивительно красивой золотистой масти, она положила ладонь на его бархатистую шкуру.

— Его можно погладить, — сказал Фернан Жаклин и осторожно протянул ее ладошку к боку коня.

Он заметил, как ожило лицо девочки, озарилось тем самым внутренним светом, какого он не чаял увидеть.

Повинуясь неожиданному порыву, Фернан приподнял ребенка и усадил на спину коня.

Жаклин затаила дыхание. Ее глаза блестели. Она ушла куда-то в себя, на ее губах появилась легкая улыбка. Быть может, она мысленно общалась с лошадью или ее душа унеслась туда, где пусть и не было памяти, но остались какие-то чувства.

— Она ничуть не боится! — восхитилась Франсуаза. — Совсем как я!