Принцип домино

Машина ехала по широкому бульвару, ярко освещенному фонарями, во тьме скрывались пальмы и зеленые лужайки, перед фасадами больших домов вились автомобильные дорожки, виднелись клумбы и заросли кустарника.

Такие дома я видел в Лейк-Форест, когда работал у Риггинса, — могучее свидетельство процветания и превосходства, а совсем не строение, в котором живешь, спишь и ешь, нет; вызывающее боль и давящее на мозг доказательство того, что обитатели их владеют тайнами, которые знать мне было не дано. Кто живет здесь? Откуда они? Кому удается в течение одной жизни совершить так много? Я никогда не мог найти ответа, но тем не менее продолжал задаваться этим вопросом.

Та ночь, дома и лужайки, наглое богатство вместе с другими вещами образуют то, против чего я боролся — уверенную непоколебимую власть, стремление любыми способами сберечь себя, смесь бессилия и самодовольства, которые год за годом производят на свет людей вроде Тэгга, Пайна и Ризера.

Пока, я как пойманный зверь, сидел в запертой клетке, горячая волна ненависти отступила и сжалась в кулак. Зная, что выиграть не смогу, я начал планировать проигрыш.

Я не очень боялся проиграть войну, а гораздо больше думал о том, как выиграть несколько сражений. По крайней мере, сражаться, взорвать лужайки, содрать с самодовольных богатых домов краску.

Когда машина через каменные ворота подъехала по дороге к дому, включились прожекторы. На крыльцо вышли Пайн, Хинмайер и Брукшир и спустились вниз — причесанные, начищенные, выглаженные, а в глазах их горел голод.

Когда они подошли к машине, я упал на сиденье, обмяк и закрыл глаза.

Мотор машины выключили. Раздался щелчок, дверные замки открылись, и шофер вылез из-за руля. Потом задняя дверь распахнулась, и я услышал:

— Что с ним?

— По дороге бесновался, — ответил шофер. — Похоже, довел себя до изнеможения.

— Ладно. Отведите его в дом, — распорядился Пайн.

Две руки попытались поднять меня.

— Он совершенно обмяк, — сказал чей-то голос. — Похоже, потерял сознание. Помогите-ка мне.

Еще один взял меня за ноги. Встав по бокам, они подняли и вытащили меня из машины.

Драка с грязными приемами похожа на утиную охоту — нужно целиться только в одну утку. Если попытаешься подстрелить всю стаю сразу, не убьешь ни одной. Если дерешься против нескольких человек, нужно сосредоточиться только на одном. Неважно, что остальные — будь их двое или трое — делают с тобой. В конце концов тебя могут сломить, но к тому времени уже причинишь немало вреда.

Я начал с Хинмайера. Он наклонился подхватить меня за ноги и помочь нести в дом. Для нападения поза безупречная — двумя пальцами я зацепил его ноздри и изо всех сил рванул вверх. Кровь брызнула по его лицу, как из фонтана.

Брукшир пришел в себя и попытался заломить мне руки, но я головой ударил его в лицо и отшвырнул к машине. Он упал на заднее сиденье, и я захлопнул дверь, ударив его по ногам.

Я повернулся — шофер кинулся ко мне, размахивая гаечным ключом. Пайн бросился в сторону, пытаясь не испачкаться. Я догнал его на крыльце, обхватил запястье, рывком повернул и три раза ударил его руку о стойку. Только после этого шофер догнал меня и сзади ударил по голове ключом.

Казалось, я начал медленно разваливаться по частям: опустился на колени, согнулся лицом вперед, переломившись в поясе, медленно перекатился на правый бок, ударился плечом, перевернулся на спину. Вдали кто-то кричал, Пайн стонал и плакал над своей изувеченной рукой. Потом все в глазах зарябило, расплылось, почернело, и наступила тьма.

56

Когда я пришел в себя, на улице было уже темно. Я лежал поперек широкой кровати в комнате на втором этаже, над стулом в углу горел торшер. В кресле сидела Хелен Гэддис.

Как только я открыл глаза и сел, она подошла к двери и открыла ее.

— Он пришел в себя.

Голова была свежей, отдохнувшей. Затылок побаливал, но голова не болела. Однако, когда я поднялся, мускулы и жилы среагировали плохо, слишком медленно, между импульсом и действием проходило слишком много времени. Появилось новое чувство ритма, ощущение того, что я со стороны смотрю на себя — как я двигаюсь, заново обучаясь знакомым действиям, которые давным-давно забыл.

Я медленно опускался на кровать, когда в комнату вошли, прикрыв за собой дверь, Тэгг, Пайн и Ризер, остановились в ногах и посмотрели на меня. Каждый из них произнес краткое вступление, как будто они отрепетировали. Первым начал Тэгг.

— В течение минуты, может быть, чуть больше, вы будете чувствовать себя как бы одурманенным, потерявшим чувство ориентации. Это пройдет. Вам не кололи наркотики. Вы способны действовать как обычно, по крайней мере, в физическом отношении. Просто мы замедлили ваши моторные ощущения. Некоторые из ваших бойцовских инстинктов временно отключены. Вы меня понимаете?

— Да.

— В течение нескольких часов вы будете умиротворенным и покладистым. Все остальное — без изменений. Вы хорошо себя чувствуете?

— Да.

Тэгг посмотрел на Ризера, и тот продолжил:

— Мы все выезжаем через тридцать минут, в четыре часа утра. Тэгг, я и вы вместе поедем в машине, один из нас постоянно будет при вас до тех пор, пока мы не вернемся сюда. Это произойдет не позже половины восьмого.

Ризер взглянул на Пайна. Его левая рука, вся в бинтах, покоилась в черной повязке, лицо было бледное, глаза розовые и злые. Но он полностью владел собой.

— Сейчас вы уже поняли, что наша работа носит опасный характер. Выбора у вас нет, вы обязаны выполнить свою задачу. Вам это понятно?

— Да.

— Если вы каким-либо образом попытаетесь уклониться или сорвать работу, которая нам предстоит сегодня утром, ваша жена погибнет за несколько секунд. Люди, оставшиеся с ней, получили совершенно четкие инструкции. Крайне важно, чтобы вы это поняли. Так вы поняли?

— Да, — ответил я, и сказал правду. Я все понял и на все согласился, чувствовал себя детской игрушкой, которую должны положить на пол, завести и повернуть в произвольно выбранном направлении. — Понял, — ответил я.

57

Мы вышли на улицу и сели в машину ровно в четыре часа утра. Брукшир сел за руль. Тэгг устроился с ним, а меня посадили сзади рядом с Ризером, который курил и тихо посвистывал сквозь зубы. Как только мы выехали на улицу, Тэгг надел наушники и начал настраивать приемопередатчик на переднем сиденье.

Мы ехали по тихим темным улицам. Пока машина не выбралась на скоростное шоссе, Брукшир вел осторожно. Но на шоссе машин было совсем мало, он занял скоростную полосу, и мы мчались на восток, потом на север, потом опять на восток.