Принцип Нильса Б.
Шрифт:
Вот тут и подъехала к нам Ольга…
Что знал о ней? Обыкновенная девчонка: прилежная; участница всех мероприятий и олимпиад; спортивная — наш физрук довольно тепло к ней относился; острая на язык — все это в целом заставляло нас, мальчишек, ее уважать.
— Привет, мальчики! Помощь требуется?
Мы стали было отнекиваться, но она прервала нас:
— Да ладно… Жень, покатайся, я уж накаталась, а я тут за тебя…
Мы еще минут десять двигались около бортов. Перекидывались фразами, останавливались. Сашкины коньки были мне чуть великоваты, и все время стопы мои норовили в них подвернуться.
Когда мы остановились в очередной раз, Санек увидел своих знакомых и, сказав «сейчас», ушел. Мы остались вдвоем, только Женька иногда подъезжал — интересовался, как мои успехи. Я уже научился стоять и проходить метра три — с большими проскальзываниями и страшным напряжением
Подъезжали к девчонкам. Грей очень волновался, теряя меня из вида. Ольга кружила рядом, иногда брала за руку и тянула от спасительных бортов. Тут я начал замечать, что мой взгляд все чаще останавливается на ней. Я постепенно начинал видеть другую Ольгу: ловкую, легкую, шаловливо-отзывчивую и по-особому близкую сейчас…
Она перехватила взгляд:
— Ну что смотришь? Раньше что — виделись?
Я улыбнулся и озорно поддержал:
— Да. Миллионы лет назад…
— Надо же!..
— Да-да… вспомнил! Я вот помню! И ты… — я притворно наморщил лоб и поднял палец, — учила меня… летать — мы были другими!..
— Да-а? — она помолчала. — Нет. Что-то не помню.
И укатила вперед.
Потом подъехала и стала подбадривать, таща в гущу катающихся. Я страшно волновался, притворно грозил ей. А она лишь шутила: вспомни, как нужно летать!
В один момент я запутался в ногах, заторопился и грохнулся, не отпустив ее руки. Ольга упала рядом. Она смеялась вместе со мной, одновременно охая и держась за коленку: «Плохо же я тебя научила летать — на ровном месте падаешь!» «Вот, — отвечал я, — кара тебе за мои мученья, ага…»
Я вновь взглянул на нее. Теперь окончательно — будто пелена с глаз — видел новую Ольгу: светлая челка под вязаной шапочкой, под густыми русыми бровями темнели карие глаза — сейчас, в полумраке, они казались бездонными, лишь когда она поворачивала голову, искры от фонарей загорались в них; блестели ее ровные зубы и пар от дыхания вырывался облачком… И своей рукой в варежке, на которой свалялся в комочках снег, она поправляла шапочку, надвигая ее на ушко.
Что-то мягкое и настойчивое толкнулось у меня в груди, смутное томление сладко сдавило сердце — я уловил появление странно-знакомого ожидания чего-то несказанного и неповторимого… Точно! Все то, что говорил, оказалось правдой: это было узнавание! Когда-то, миллионы лет назад, я знал ЕЁ, но потом забыл. Но вот и встретил вновь… Мой смех затих, пришло осознание: она — идеал, к которому должен стремиться. И не жаль будет отдать всего себя этому, и впереди лишь радость и полнота существования. И наоборот — если не откликнусь, пройду мимо, то потом почувствую страдания и неисполнение себя…
Видимо, Ольга уловила что-то в моем взгляде, и мы, не сговариваясь, в большом смятении, стали подниматься. В молчании отряхиваясь, не зная, куда скрыть появившееся между нами смущение и неловкость… Тут подъехал Женька, а за ним и Сашка — один его знакомый собрался уходить, и Сашка выпросил себе коньки. Мы с Ольгой дружно включились в возникший разговор, и настолько приятно нам было толковать о вещах совершенно посторонних (скрывая тайну УЗНАВАНИЯ друг друга), что Сашка с Женькой постепенно включились в эту игру: с искрометными шутками, со смехом, намеками и тайным смыслом. Наша подспудная радость захватила и их, и мы скользили по льду в каком-то упоении, с полной отдачей этим скользящим движениям, гармонично, без усилий напрягая свои мускулы. Слух мой обострился, глаза стали зорче. Я был так счастлив, что позабыл об опасности падений, смело двигал ногами, падал и вновь подымался — нисколько не ударяясь, не чувствуя боли ушибов.
Каждый раз, когда мы начинали новую пробежку, я окидывал взглядом каток. Все людские голоса, режущие звуки коньков, щелканье клюшек, отраженные от бортов и стен многоэтажек, сливались для меня в какой-то необыкновенный, волшебный звук. То здесь, то там слышались ликующие человеческие голоса, и они вместе с радостным гулом движений соединялись с песнью моей души…
Долго так было? Не помню… Должно быть, долго. Девчонки, сторожившие нашу обувь, махали нам и кричали, что пора. Мне неохота было уходить с катка. Но все когда-нибудь завершается. И мы отправились в путь все еще возбужденные и веселые. На моих друзей, как будто без всякой причины, может быть, просто от ощущения полной свободы (а может, состояние моей души передалось?), нашла безудержная веселость. Подружки никак не могли понять их безобидный шаловливый задор, но вскоре тоже включились и стали шутить и смеяться. Потом девчонки перешли на сердечные дела одноклассников и приятелей из параллелей: кого кто с кем сейчас видел, кто с кем стоял, разговаривал —
а в порыве откровенности все трое отдались легкой болтовне и секретничанию. Сашка с Женькой вставляли свои замечания и заливались смешками. Предложили мне выбрать из этой троицы кого-нибудь, описывали их достоинства, девчонки отбивались, и вскоре между ними разгорелась шутливая перебранка: подружки подразумевали Сашкин разговор на катке с некой Таней из восьмого «г», Сашка сопротивлялся для вида и переводил намеки на нас с Ольгой: тоже наедине оставались… Я лишь качал головой и начинал заниматься Греем. За меня заступался Женек. А Ольга будто и не боялась подвергнуться «нападению» и лишь время от времени вставляла какое-нибудь шутливое замечание или легкую колкость. Я слушал их болтовню и молча улыбался — сердце мое было полно пережитым за вечер.С подружками Ольги (а нашими одноклассницами) мы расстались пораньше, а Ольгу проводили до дома. Уже попрощавшись со всеми, она напоследок протянула руку и мне:
— Ну что, мальчишки, займемся завтра Кириллом?
Я застенчиво пожал ей руку, а она смотрела твердо и слегка улыбалась.
Мальчишки согласились, что сегодня у меня были большие успехи, и пообещали завтра довести все до нормы. Договорились встретиться у катка в полвосьмого.
Затем Ольга проворно убежала от нас, исчезнув в густой темени слабо освещенного подъезда. Попрощался и я с пацанами (им было в другую сторону). Санек Четвергов посоветовал мне спросить коньки на первое время у физрука: в подсобке их там у него полно, правда, старые все — но в мастерской можно наточить, тиски для коньков имеются. Я кивал головой и был согласен со всем, а в душе благодарил судьбу, подарившую мне эти прекрасные мгновенья…
Файл 21: ночь
С приходом ночи завод не прекращает свою работу. На вахту заступает третья смена. Территорию заливает свет фонарей: от оранжево-рыжего до молочно-белого. На верхушках и на стрелах кранов горят габаритные огни, теряясь среди звезд. Также гудят яростным огнем печи. Ночная жизнь завода кажется мне в тысячу раз интересней и захватывающей.
Мы катим по освещенным тротуарам, кидая взгляды на фонари, вокруг которых ткет бесконечность мошкара. Спешат куда-то молчаливо-таинственные рабочие. Листва акаций, под искусственным светом у здания администрации, кажется клеенчато-зеленой. Глубокий карьер чуть дальше, такой страшный своей пропастью днем, сейчас скрыт тьмой, и не видно его дна, залитого водой. Обычно на воде плавают осклизлые доски и днем на них греются жирные лягушки. Джалал иногда пытался сбивать их камнями, но ему редко это удавалось — лягушки обладают хорошей реакцией.
Баня представляет собой одноэтажное длинное здание. Металлические ряды ящиков убегают во мрак. Там же слышатся призрачные голоса и неясный, скраденный дверью шум льющейся воды — это домывается вторая смена. Джалал здесь свой: быстро нашел две пустые ячейки, скинул одежду, достал банные принадлежности:
— Кирилл, давай быстрей! — и исчез в помывочной.
Я раздевался медленно, без одежды чувствовал себя неловко и страшно робел.
А когда прошмыгнул в дверь за Джалалом, то потерялся. В помывочной, в душно-влажном мареве, тускло тлели лампочки. По стенам и потолку копилась влага. Иногда эти капли срывались и, попадая на меня, отдавали коже прохладу… Бесконечные ряды бетонных лавок, облицованных кафелем; плиточный пол с бегущей и исчезающей в воронках мыльной водой; четырехугольные тумбы с торчащими трубами и кранами; белеющие и чернеющие в пару тела безликих неспешных мужиков с гулкими голосами — все это было фантасмагорично и странно действовало на меня. Мне казалось — я выпал из потока времени и остался один на один с ним. Я созерцал его течение и не ощущал радости. Я был потерян в безвременье: маленький, беззащитный, нагой, один, совсем один… пока я действовал и не думал ни о чем таком, я был как бы хозяином положения, а теперь? Обособлен, отделен… Впервые почувствовал, что значит быть вне времени, быть одиноким среди других…
Откуда-то вынырнул Джалал. Он был воплощением действия — притащил два таза и вывел из ступора, сунув один:
— Аю, Кирыл! Пойдем за водой.
Мы наполнили тазы, а после стояли под душем.
В конце я настолько освоился в этой влажно-водной атмосфере, что не хотелось уходить.
Приезжаем мы к Муратовым-старикам уже к двенадцати. Под ногами вертится Керем — пытается прыгать на грудь и лизнуть.
Открывает нам бабушка:
— Вай-ай, как поздно! — она включила уличную лампочку и было слышно, как звучно стукаются и трещат крылышками серые мохнатые бабочки, кидая тени вокруг.