Принцип Нильса Б.
Шрифт:
Файл 9: бараки
В скверике, возле бараков, где обитал Джамал Муратов, напротив одной из многочисленных контор «кирпички», стоит памятник Ленину: прямоугольный постамент, на котором большая голова. Голову любили голуби. Любовь их, однако, была делом грязным. Поэтому перед праздниками (а их у нас множество, ну не напрягая памяти: День национального ковра, День национального скакуна, День нашего флага, День независимости, День рождения нашего общего любимого и непревзойденного Мульк-баши — отца нации, главы народа, День конституции и т. д.) голову очищали и на несколько суток окутывали красной тряпкой. Зрелище ужасное, и не только для птиц: на плечах залитая кровью голова…
Голову Ленина должны были скоро, как сказал Джалал,
Памятник любили не только голуби: на бетонном подножии девчонки рисовали классики, прыгали через скакалки и резинки. Пацаны бегали вокруг, прятались в близрастущих живых изгородях и, продираясь сквозь них, бежали застучать себя о постамент… Но самым шиком было забраться на макушку. Это делали почти все, когда там было чисто.
Рядом со сквером располагались кирзаводские бараки. А если залезть на плечо памятника, то увидишь и широкую, сложенную их кирпичей, стену завода.
Вот сюда и привел меня Джалал. Мы постояли немного, и вскоре вокруг нас собралась группа чумазой и голопузой ребятни: в старых бейсболках со сломанными козырьками на стриженных под ноль головах, на некоторых были засаленные, захватанные тюбетейки; босиком, в одних трусах. Грязь настолько въелась в их щеки, локти, колени, животы, что те жалкие крохи воды, которые доставались коже, лишь беспомощно растекались по поверхности, оставляя чуть светлые разводы, их тела можно было читать как карту: вот моря, океаны, острова, береговая линия материка…
Ровесники и пацаны постарше одеты были в обрезанные по колено трико и в расхлыстанных, на последнем издыхании, прошитых нитками, проткнутых и скрученных проволокой, сланцах. Это была бедность. Ничем не прикрытая и не стыдящаяся себя. Стыд чувствовал я. Меня разглядывали как белую ворону — а я и был белый: в белых шортах и тенниске, в белых носках и белых кроссовках, в шикарной белой бейсболке с длинным козырьком — главный инженер мог не краснеть за своего сына.
Я уже жалел, что пришел сюда — немного побаивался: вдруг будут задаваться?! А мальчишки вели себя свободно: глаза их блестели, они сплевывали себе под ноги и как грачи-каркуны галдели хрипловатыми гортанными голосами. Пацаны постарше так страшно коверкали русский, что я плохо их понимал, а малышня по-русски знала лишь мат.
Все обступили нас и что-то лопотали с Джалалом — «Харбы-борчулыгы, айны-оуни»…
— Яшаян ери? — обратились ко мне. Национальный язык изучался с 4-го класса, кое-что в голове моей отложилось — что-то вроде: где живешь?
— На Гажа, — это был сравнительно новый район с белоснежными трехэтажками, с широкими зелеными улицами — не то что их Хитровка.
— Ады?
— Имя? Кирилл.
— Миллети рус?
— Да, русский.
Вскоре понятные слова исчерпались. Перешли на русский.
— Курыт ест?
— Дай шапку, а? — к моей голове тянулись грязноватые, будто прокопченные, пальцы.
Я машинально дернул головой.
— Ара, жалко, да? Отдам.
— Чеё трогаешь? Куда трогаешь, а? — это Джалал, он все оберегал меня.
— Посмотрю, да… Ара, класс! — это про часы.
Старшие вели себя сдержаннее — лишь спросили про курево и «быр манат» — денег у меня не было.
Когда я был показан, Джалал засобирался домой. Пацаны звали нас играть. Джалал не торопился: подумал и наконец согласился — сейчас придем.
На пути в барак пару раз попадались знакомые моего нового друга: «Салям, Джалал!» — «Салям, Овес. Салям, Байрам», — жали руки…
— Всех знаешь, — уважительно говорил я.
— Ай, — махал рукой Джалал, — все с нашей школы. Все с бараков.
Файл 10: тренировка
Мама занялась формой — отнесла костюм и набочник в химчистку, а гетры и штаны выстирала. Перчатку я ушивал сам.
Для шпаги сделали с отцом стояк.В секции «драться» нам, новичкам, еще не разрешали. Мы с завистью смотрели на признанных фехтовальщиков и, с тоской прислушиваясь к звону их клинков, послушно и терпеливо паслись у мишеней. Лишь с чучелом нам позволяли сражаться: мишень и чучело — таков был наш удел. Мишень была и дома. Из резинового коврика вырезал круг, клеем и штапиками приделал его к фанере и полученное изделие повесил на дверь кладовки. Остатками сурика нарисовал круги. Получилось ничего. Теперь из прихожки прыгал и выпадал на своего противника. Тупые звуки и мои выкрики выводили из равновесия маму. «Это не фехтовальная дорожка, — расстраивалась она, — это дорожка в сумасшедший дом!» И с неодобрением смотрела на меня, когда прежде чем воткнуть вилку в кусочек мяса, проделывал ею в воздухе различные фехтовальные этюды. Папа заговорщически мне подмигивал и говорил, что ребенку надо расти. Грей радостно подлаивал на мои воинственные крики, наступления и отступления. Особо расшалиться ему не удавалось — запирал его в спальню.
Пришел и тот день, когда нам позволили сражаться в паре. Мы уже знали и приветствие, и все шестнадцать позиций, могли делать крадущие проходки, разведочные прыжки и выпады туда-сюда.
Нас расставили в пары с более опытными спортсменами (или «старшими»). Вот они и помогали нам вначале. Это называлось работа в контрах. Тренер давал задание: работай на бедро, работай на кисть и т. д., — а сам занимался со всякими разрядниками и кандидатами. Чтобы проследить, как идут дела, В.В. через занятие устраивал «конвейер»: мы делали внешний и внутренний круги и смещались по ним — каждый мог поработать с каждым, а главное — с В.В. Техника с ним осваивалась легко: он помогал сохранять и нужную дистанцию для выполнения приема, вовремя подавал и убирал клинок, своевременно открывал нужный сектор для нанесения укола и т. д. В общем, с ним было легко и фехтовалось играючи, я прямо чувствовал, как расту. Лишь однажды стало тревожно. Помнится, В.В. попросил сделать атаку-флешь. Ну, это просто: начинаешь с выпада ногой, стоящей впереди (у меня правая), резко притопнув и набрав разгон, переходишь в бег. В зеркале выглядит так, будто хочешь прыгнуть через лужу с камнем посередке, от которого и отталкиваешься. Похвалил. Показал атаку с финтами.
— Это так… Красиво, конечно, но в бою вряд ли пригодится. Противник всегда начеку. Но… — выдержал паузу В.В. (он снял маску и утер лицо), — даже если за все схватки этот прием понадобится лишь однажды, ты должен быть готовым выполнить его. Понял? — Я кивнул. — Тогда к бою!
И мы проработали ложный выпад, за которым следовала небольшая пауза, рассчитанная на то, чтобы противник успокоился и отвлекся, а затем — атака.
— Освоил? — спросил В.В. С меня тек седьмой пот: майку и набочник выжимай…
— Освоил, Василий Валентинович…
— Ну-ка, пофехтуем! — он вновь надел маску и занял позицию.
Я отбивался. Мы передвигались секунд тридцать. А потом он остановился. Я увидел его нахмуренное лицо и жесткие глаза:
— Ну и что?! Почему не применяешь атаку? Учили-учили, как надо, а ты?! В чем дело?
Я растерялся. Подкатили слезы — слишком строг и непреклонен был В.В. Меньше всего хотел разочаровать его. Проговорил дрожащим голосом (а в глазах предательская влага):
— Я думал… Я — потом… хотел потом. Когда вы бы забыли…
— Что-о?! — тренер рассмеялся и хлопнул меня по плечу. — Ну ты даешь! Тактик, тактик… Поддел, поддел меня, Кирилл, надо же: забуду… Как теперь забуду? Теперь уж не забуду!
И он перешел дальше по кругу, поправляя на ходу перчатку и все еще посмеиваясь. А я остался — счастливый и ловящий вопрошающий взгляд нового партнера: чем это рассмешил обычно строгого и хмурого В.В.?
Файл 11: день
Летом Джалал жил у сестры в кирзаводском общежитии. Общежитие — или барак — представляло собой длинное здание с коридором посередине, по обе стороны которого двери в комнатушки. Вот одну такую дверь и открыл Джалал.