Принципы и несчастная гордость

От переизбытка информации у меня слегка кружится голова. Немедленно требуется все разложить по полочкам. И пока мы молчим, я решаю хоть немного разобраться. Итак, что мы имеем.

Рома живёт отдельно от родителей – это раз. Между ними идёт холодная война – это два. На примирение Рома идти не хочет – это три. Мама попросила меня с ним поговорить – это четыре. Кажется, мы помирились – это пять. Теперь мы пара – это шесть. Хотя нет, это пока под вопросом. И, наконец, Рома летом поедет служить – это семь.

М-да. Почему-то из всей этой информации последняя новость волнует меня сильнее всего. Как-то я не была готова к ней вчера, и до сих пор чувствую какую-то непонятную внутреннюю дрожь. Я не в силах это изменить. И от этого становится особо печально на душе. Целый год. Его не будет целый год. Время летит быстро… Но год…

– О чем думаешь? – спрашивает ласково Рома. – Мы ненадолго, если ты переживаешь об этом. Вчера я брал выходной, а сегодня должен выйти на работу. Поэтому у нас есть совсем немного времени. Долго же мы спали.

– Я не об этом думаю.

– А о чем?

– Обо всем. Почему ты не сказал, где на самом деле живёшь? – смотрю на него.

Рома мельком скользит по мне, а потом возвращает свой взгляд на проезжую часть.

– Не успел… Ты же видела мое состояние. Я закрыл глаза и в миг уснул. Хотя выпил пару глотков. Еле дождался тебя. Да и настроение было, честно говоря, хреновое. Прости.

– Ничего. Это ты прости. Но я хотела как лучше. Думала, отвезу тебя домой.

– Не переживай. Все нормально. Насчёт родителей – даже не думай.

– Ром, прости за тот шоколад. Но ты меня вывел… – решаю ещё раз извиниться и до конца исчерпать тот конфликт.

– Анют, я всегда готов тебя прощать. Да и не обиделся я вовсе. Просто решил дать тебе время разобраться в себе, поэтому не звонил и не писал. Да и вчера, когда ехал к тебе, до конца не был уверен, что выйдешь ко мне. Просто хотел подарить цветы и порадовать тебя. Рассказать про коробку.

– Это хорошо, – говорю ему мягко.

– Точно. Хорошо… – немного отрешенно отвечает он.

Все же Рома какой-то слишком серьезный. Кажется, что он далеко отсюда, не со мной.

Я хочу что-то сказать или спросить, но молчу. Просто чувствую, что тем самым отвлеку Рому от раздумий. Может он думает о маме и о том предложении?

Так в тишине мы доезжаем до нужного места. Я сразу его узнаю. Берег реки, где мы танцевали медленный танец. Сердце начинает биться чаще, и я нервно ерзаю на сидении. Поправляю шарф и смотрю в окно.

Река сонная и ленивая. Деревья дрожат на ветру, беспокойно шевеля серыми лапами. Небо белое, трезвое и холодное. Кое-где очень медленно и низко пролетают черные птицы. Сегодня здесь спокойно.

– Не против? Мне здесь понравилось, – голос Ромы звучит тихо в салоне автомобиля.

– Мне тоже, – соглашаюсь я.

– Тогда пошли, – Рома кивает головой в сторону реки.

Мы выходим из машины и медленно, ступая по мягкому снегу, идём к безлюдному берегу.

– Цветы. Они исчезли, – замечает не без грусти Рома.

Я поворачиваю голову и да, вижу – их нет.

– Занесло снегом. Жалко их. Замёрзли, погибли, – с теплотой в голосе отвечаю я.

Мне не нравится его настроение. Улыбается, но как-то не так. Как-то очень печально.

– Есть такое. Новые вырастут, – говорит Рома и подходит совсем близко к кромке тонкого льда.

Я остаюсь немного позади и смотрю на его спину.

– Мама не рассказывала про дядю Мишу? – вдруг спрашивает он.

– Нет, – коротко отвечаю и подхожу к нему. Необъяснимая тревога подкрадывается к самому горлу, и я шумно вздыхаю.

Встаю рядом и смотрю в туманную даль вместе с ним. Жду.

– У меня дядя погиб в армии.

– Что? – ахаю я от совершенной неожиданности услышать такое, – Как это погиб?

– Мне было пятнадцать лет, а ему как и мне сейчас – двадцать три года. Точнее пошел служить он в двадцать три, а погиб в двадцать четыре уже, – Рома нарочито выпрямляет спину и поднимает голову выше. К небу.

– Господи, какой ужас…. – я машинально прикладываю ладошку к лицу, прикрывая рот. – А что случилось?

Я, как и он, не могу стоять так просто. Когда узнаешь что-то подобное хочется двигаться, говорить, что-то делать. Потому что, наверное, кажется, что, стоя на месте, ты погружается в тяжёлые воспоминания или же просто рискуешь быть съеденным заживо этой черной дырой тоски.

Я делаю шаг и протаскиваю свою руку через его локоть. Крепче прижимаюсь к нему, в желании поддержать.

– Его избили сильно. А умер Мишка уже в реанимации. Так и не пришел в себя. Травмы несовместимые с жизнью. Этого тебе мама конечно не рассказала? Нет…

– Нет, такого она не говорила, – почти шепчу дрожащим от дикого волнения голосом.

– Вот тебе и армия и военные… Служба и престиж! Долг стране.

– Боже, какой ужас. Ром… Кошмар. Он ведь был совсем молод. Как несправедливо. Господи, как несправедливо…

Честно признать, я говорю какую-то ерунду. Но ведь мы оба знаем, что человека уже не вернуть, какие бы ты слова сейчас не произнес. И это самое страшное и самое болезненное чувство на земле.

– Он для меня был самым близким человеком, наверное, – продолжает медленно Рома. – Хм. Многому научил меня. Мы жили близко, он младший брат моего папки. Мишка уделял мне внимания даже больше, чем родители. Я часто гостил у бабушки. С ним мы увлекались резкой по дереву. Он меня этому научил. У нас была целая коллекция этих фигурок. Да, несмотря на возраст, мы были очень близки. В душе он был как подросток. Молодой, весёлый, задорный… Самое паршивое, что после его гибели, спустя неделю, умерла и бабушка. Просто не смогла это пережить. Хотя была ещё не очень старая. Представляешь, какой удар по моей неокрепшей психике? Помню, как я проклял эту армию и зарекся, что не буду служить. Честно, потому что боялся…. Боялся повторить судьбу дядьки Миши.

Я молчу. По моему лицу бегут дорожки слез. Я не могу их сдержать. Мне так жалко Ромку. Жалко его дядю Мишу. Жалко бабушку, которая похоронила своего сына. Наверное, это самое страшное, что может вообще произойти в жизни. Видеть смерть своего ребенка.

– Мне очень жаль… – бормочу тихо, – Поэтому ты хочешь выкинуть поделки?

– Ты что? Ты что – плачешь? Эх, малышка… – Рома поворачивает меня лицом к себе и крепко прижимает, – Ты чего? Не плачь… Я не хотел тебя расстроить…. Прости, что вот так ты узнала об этом. Просто хотел рассказать тебе, чтобы ты знала причину, почему я против армии. Ну, не плачь. Анютка, блин, испортил весь романтик.