Пристав Дерябин (Преображение России - 4)

Якушов спешил, конечно, не зря, — в этом убедился Петя, когда расслышал, уже приготовившись к этому, грохот выстрела тяжелого орудия. Однако почему-то ни флейта, ни потом лязг литавр не были уже так отчетливы, как в первые три раза; они как будто и не приближались сюда так стремительно, и Якушов сказал облегченно:

— Это не по нас!

— Эта, ваше благородие, в тую сторону пошла, — сказал и махнул вниз по течению речки рукой оказавшийся около, к радости Пети, его дядька ефрейтор Побратимов.

Действительно, где-то значительно дальше, ниже по речке упал четвертый снаряд, и какой-то солдат в стороне, различимый только, как сгусток тени, проговорил убежденно:

— Похоже, что по тому мосту теперь норовит он, какой наш первый взвод строит.

По голосу Петя узнал Гунькова и сразу поверил в его догадку: первому взводу, при котором были и полуротный поручик и фельдфебель, приказано было соорудить более серьезный мост именно в той стороне.

Якушов же выругался:

— Вот так черт! Вот так очистили левый берег!.. Всех шпионов на месте оставили, а тяжелая батарея где-нибудь в стогу соломы была спрятана и тоже осталась у них в тылу.

— А может быть, все-таки подошла какая-нибудь часть с тяжелым орудием? — спросил Петя.

— Может быть, — буркнул Якушов теперь уже более снисходительно к этой догадке.

Когда подошли к тому месту, где упал второй снаряд, — перелет, — Петя ахнул, разглядев сделанную им воронку. Но не только Петя, ахнули и другие, когда разглядели в нескольких шагах от воронки, на старой толстой ветле повисшую между сучьями разбитой головой вниз одну из своих лошадей.

Снаряд упал все-таки гораздо ближе к речке, и там, где стояли подводы с невыпряженными лошадьми, потерь среди них, как и среди людей, по счастью, не было. Одну же лошадь выпрягли, чтобы попаслась, из жалости к ней, — она была послабее других. Эта жалость и оказалась для нее смертельной.

Пока снимались с места, чтобы перейти выше по течению речки, еще насчитали три выстрела в том направлении, как и первый, — и Якушов решил:

— Ну, значит, и тому нашему мосту крышка!

Однако не успели еще сняться — добирали кое-что из остатков своего моста, — как получили приказ никуда не уходить, и тут же вскоре загремела ружейными и орудийными выстрелами вся та сторона за речкой.

Даже и для новобранца Пети сделалось ясным, что по другим каким-то переправам вошли здесь в Пруссию и русские пехотинцы и прикрывающие их батареи.

В эту ночь впервые палили на этом участке не по прусской, а на прусской земле. Может быть, этот огонь русских пушек был не такой меткий, как только что пришлось видеть со стороны немцев, но Пете радостно было, что он гремит, а еще радостней было вместе с Гуньковым, Побратимовым и всеми другими снова облаживать мост, чтобы во что бы то ни стало был он вполне готов к утру.

VIII

В этот день, первый день наступления на Восточную Пруссию 1-й русской армии, немцы читали в своих газетах: «Русские войска, собранные против Восточной Пруссии, лишены оружия. Вместо винтовок им выдают вилы и косы, прикрепленные к длинным шестам».

Однако население приграничной полосы выезжало и вывозилось за Вислу в самом спешном порядке и с самым малым багажом, и начато это было еще за несколько дней до наступления русских.

Города, разбогатевшие за одно десятилетие на покупке и продаже русского хлеба, русских кож, русского сала, русских свиней, гусей, куриных яиц, щетины, льна и прочего, что упоминалось в статьях нового, чрезвычайно выгодного для немцев и разорительного для России таможенного закона — подарка Вильгельму II за нейтралитет во время японской войны; большие имения прусских помещиков — «юнкеров», даже обыкновенные деревни и фольварки, то есть хутора, — все это изобиловало и прекрасным молочным скотом, и стадами мелкого скота, и запасами всего съестного.

Вывезти все это в короткий срок было невозможно, истребить же, чтобы не досталось русским, считали слишком крайней мерой, пока на защите границы стояли полевые дивизии, а над укреплением этой границы работали чины главного и местного штабов в течение свыше сорока лет, и такая работа, конечно, должна же была дать кое-что способное внушить уважение.

Превосходство в силах позволило частям 1-й армии начать действия сразу по всей линии, обозначенной в директиве Жилинского, и в первый же день запылал в разных местах город Эйдкунен, подожженный выбитым отсюда немецким полком.

Занят был ряд деревень, и войска подошли к городу Шталлупёнену, о котором известно было, что он сильно укреплен и защищается целой бригадой.

Тут ожидалось серьезное сопротивление, но успех русского оружия предрешен был заранее, так как Шталлупёнен должны были обойти с севера и с юга.

Армия Ренненкампфа двинулась энергично, как ей и было предписано, сам же он оставался пока в той же Вильне, на той же своей казенной квартире командующего войсками округа и с тем же привычным, весьма сообразительным и исполнительным начальником штаба генералом Милеантом, таким же чистокровным немцем, как и сам Ренненкампф.

Связанные общим делом в штабе, ежедневно они обедали за одним столом — Ренненкампф с Милеантом, и на работе в штабе и за обедом — Милеант знал это — не было для Ренненкампфа более приятной темы разговора, как о главнокомандующем фронтом Жилинском и его начальнике штаба Орановском. Разумеется, говорилось только о том, как «залетела ворона в высокие хоромы», и, конечно, обсуждались способы, какими можно бы было эту ворону изгнать, чтобы самому Ренненкампфу сесть на ее место.

Генерал-адъютантство ставило его ближе ко двору, чем был Жилинский; кроме того, к нему, Ренненкампфу, весьма благоволила императрица.

Самоуверенный от природы, как истый пруссак, Ренненкампф склонен был очень преувеличивать свою роль спасителя династии в 1905 году, в военных же талантах своих он никогда не сомневался, даже и во время своих неудачных действий в Маньчжурии, тем более что там-то уж было на кого свалить любые неудачи.

До соперничества с Самсоновым Ренненкампф не унижался. Даже усиление самсоновской армии сравнительно с его показалось ему не слишком обидным, так как смотрел он дальше и видел себя в близком будущем непосредственным начальником и Самсонова и всей его 2-й армии, какой бы численности она ни была.

С первого же дня активных действий своих корпусов он занят был только тем, чтобы выставить эти действия в надлежащем свете и в глазах начальства и для печати, чтобы создать себе необходимую для будущего поста известность в русском обществе, благо все «левые», в свое время называвшие его не иначе как «вешателем», теперь притихли.

Но наряду с этим, главным, он не забывал и другого, к чему имел прирожденную страсть, развившуюся в бытность его на Востоке, — страсть к дорогим и редкостным вещам, мебели, мехам, картинам, фарфору…