Притчи

— Наитишайшие и наипослушнейшие существа в мире, — вставило дерево.

— Когда их доят должным образом, — согласился мистер Таппер, — хотя мне их уже никогда не доить и не ощущать влажный, приятный запах коровника, — мистер Бридл прогнал меня сегодня.

Листья ясеня затрепетали.

— Скажите, как это произошло? — спросило дерево.

— Это все сын, — ответил мистер Таппер. — Он сказал мистеру Бридлу, будто я подоил белую корову с рыжими подпалинами, выпил все молоко и средь бела дня улегся спать. «Этим он каждый день занимается, — добавил Уильям, — а когда вы посылаете его чистить канавы, он заваливается под ясень и лежит там до вечера». Не зная об этих словах, в тот день я выполнял свои обычные обязанности, а когда закончил дойку, то заглянул к мистеру Бридлу и попросил заплатить. Мистер же Бридл послал меня к черту! Я осведомился, что я сделал такого, чтобы его обидеть, и он ответил тем, что просто швырнул мне недельную выручку в лицо и приказать убираться.

— А что потом? — спросило дерево.

— По пути домой я прошел мимо Баркера и Кобба; они ничего не сказали, только бросили любопытствующий взгляд, точно я какое-то странное чудовище, которое может их укусить. Подойдя к своему дому, я не вошел сразу, а заглянул в окно. Я увидел Уильяма, который, положив локти на стол, весь взъерошенный рассказывал жене такое, отчего она в изумлении вскинула руки. Он рассказывал ей всякие невероятные, таинственные истории, пока я не открыл дверь, вошел и, спокойно усевшись, приступил к полднику. Едва я кончил есть, жена угостила меня таким взглядом, что мне ничего не оставалось, как опять уйти в поле, чувствуя такую скорбь, какую может чувствовать бедный человек, с которым обращается весьма дурно. Но, едва достигнув зеленого поля, я осознал, что нахожусь среди друзей, и хоть я был погружен в грустные мысли, я вскоре понял, что радостно вслушиваюсь — не как тот, что просто слушает из удовольствия послушать птичьи трели, стрекотание кузнечиков, жужжание пчел над желтыми цветами ракитника, но как тот, что слушает слова любящих друзей. Тогда я понял, что до этого дня не знал, что такое истинное счастье. Меня освободили от работы в поле, и хотя другой теперь будет доить благородных коров мистера Бридла, мне уже нет нужды искать привязанности своих собратьев, найдя любовь, необходимую человеку, в зеленом кустарнике. «Ага! — сказал я. — Насколько добрее брюзжащей женщины может быть мягкая мшистая кочка. Молодые девушки, наверно, нежнее — хоть я и не знаю, так ли это, — но мягкая мурава на маленьком холмике лучше них».

— А пригожие коровы… — пробормотало дерево.

— Я могу доить их ночью, если захочу, — ответил мистер Таппер.

Какое-то время он молчал. Вечерние звуки сообщали его мирному отдыху приятный привкус. Эти звуки исходили от полей и от деревьев. Зеленый дятел, желая получить поздний ужин, выстукивал по ясеневому пню — и раздавалось любовное воркование голубки. Вечерний ветерок веял мягко и приятно. Мирные животные мистера Бридла лежали в белом тумане луга, что одевал их в шелковые одежды. Они жевали жвачку, обладая высшим знанием, что вся философия, вся религия и вся мудрость сводится к одной цели — покорности.

Мистер Таппер повернулся и встал на колени перед деревом; он положил голову на огромный мшистый корень, который много раз использовал в качестве подушки. Он лег опять и, положив голову на эту подушку, устремил взгляд на дерево.

— Даже к изгоям любовь добра, — сказал ясень. — Кто-то приходит в восторг от громадных пространств чистого ночного неба, кто-то находит удовольствие в любви к вскормившей его матери — плодоносной земле. Кому-то весело от времени. Тот, кто пытается поймать мгновенья, в детстве пытался поймать желтые осенние листья, то и дело со смехом поскальзываясь и раскинув ручонки. Большая часть листьев пролетает мимо, но один все равно окажется рядом, и он схватит его. Мгновения, что он ловит с дерева времени, — его собственные. Он прячет их в сердце, а все остальные исчезают. Но бывает, что ему нужно нечто большее — они становятся ему в тягость. Он предпочитает заводить знакомство со Смертью и зовет благом тьму уничтожения. Он стремится к распаду, словно счастливый жених на супружеское ложе. Он не узнает измены, эти узы крепки и верны, ибо Смерть ведет его в Вечность.

— Однако я, — сказал мистер Таппер, — предпочел бы жениться на ясеневом дереве.

Дерево пробормотало что-то подходящее.

Мистер Таппер сел; с любовью он озирался вокруг. Рядом лежал небольшой пруд, заросший зеленым тростником, вокруг которого ранним летом распускались цветы. Мистер Таппер, глубоко задумавшись, погладил мох возле себя, и тут его оторвали от мыслей жалобные слова дерева:

— Вы думаете, то, что о вас рассказывают, — правда, мистер Таппер?

— А кто рассказывал вам обо мне? — спросил мистер Таппер.

— Ваш сын Уильям, — ответило дерево.

— Увы! — произнес мистер Таппер. — Кто бы мог подумать? Я еще могу понять, когда Уильям рассказывал обо мне жене или мистеру Бридлу, но никогда не ожидал бы, что он расскажет об этом и вам… Уверен, однако, что вы ему не поверили.

— У него много баек, — заметило дерево.

— Но вы, по крайней мере, знаете, что он лжец, — скорбно сказал мистер Таппер, — и ему не будет никакой корысти от того, что он вам рассказал.

— Он хочет возвыситься, — сказало дерево, — и из того, что он рассказал, кое-что может оказаться правдой. Он говорит, что когда-то вы дали обещание утопиться.

— Если бы я это сделал, — сердито ответил мистер Таппер, — кто бы чистил канавы и доил коров мистера Бридла?

— А кто доит их сейчас? — спросило дерево.

Мистер Таппер погрустнел.

— Хоть вы его выслушали и, возможно, чему-то поверили, — сказал он, — вы считаете, что это правильно — поведение Уильяма, когда он извлекает корысть из россказней?

— Не знаю, что сказать, — ответило дерево, — ибо князья и владыки моей любимой страны считают такое поведение добродетельным.

— Пропущу то, что касается моих безобидных увлечений, — сказал мистер Таппер, — но почему Уильям сказал, что я никогда не мою молочные бидоны и никогда не дочищаю канаву до дна? Такая клевета недостойна мужчины! Но, увы, мой сын преуспел в ней так хорошо, что я лишился достатка.

— Вы принимаете его слова слишком близко к сердцу, мистер Таппер, — сказал ясень. — Ни одна книга не была написана, ни одна картина нарисована, ни одно поле не вспахано и ни одна свинья не выкормлена мужчиной или женщиной без того, чтобы кто-то не сказал, что это сделано плохо, — и не жил еще ни один человек, которого бы кто-либо другой не назвал бы наисквернейшим в мире.

— Но так ли я плох, как считает Уильям? — спросил мистер Таппер. — И вправду ли вы поверили ему, когда он пришел сюда, чтобы рассказать о моих грязных привычках в коровнике мистера Бридла?

— Я определенно поверил ему, — ответил ясень.

Мистер Таппер глубоко вздохнул.

— А кустарник? — спросил он. — Он поверил ему?

— Он слышал его рассказ, — сказало дерево, — но что из того?

— Я пришел в поле, чтобы успокоиться, — произнес мистер Таппер грустным голосом, — найти утешение в доброте трав и растений. С таким же успехом можно было искать доброты у камней. Что мне остается, как не вернуться к коровам?

— Или броситься в пруд, — подсказало дерево.

Мистер Таппер заплакал.

Весенний ветер, холодный и пронизывающий, шевельнул ветви ясеня и застонал. Прекрасные луга лежали сейчас темные и безжизненные, пруд казался глиняной ямой, наполненной сырой грязью и склизкими головастиками. Влажный мох, на котором мистер Тапер лежал, заставил его поежиться.

Мистер Таппер устало поднялся. Дерево молчало.

— Я возвращусь домой, — произнес мистер Таппер. — Может, Уильям расскажет что-нибудь о Джоне Баркере или Джордже Коббе. А завтра я навещу мистера Бридла, попрошу у него прощения и отправлюсь доить коров.

Пальто и ворон

Нередко уединенное поле, изредка навещаемое человеком, являет вдумчивому взору приятное зрелище согласия и благожелательности.

В таком малопосещаемом поле можно без помех наблюдать простой уклад природы. Можно увидеть проделки веселой ласки, услышать голос кукушки или пение пичуг, а чувство одиночества, что навеки поселилось здесь, равно освящено мягким летним теплом или студеными зимними холодами.

Это чувство, которым проникнута сама почва, как никакое другое может помочь в достижении божественного душевного спокойствия и пролить утоляющий бальзам на тревоги людей скромных и смиренных. Вряд ли можно найти какое-либо другое поле — хотя многие так же уединены и покинуты, — которое бы несло душе такое целебное благо, как поле мистера Фейси в Доддере.