Притчи

Расположившееся на холме, в величественной близости ко всем ветрам, не укрытое ни с севера, ни с востока, ни с запада, готовое приветствовать как неистовый град, так и ярый ливень, это одинокое поле выносило и тихую, и ветреную погоду с одинаковым спокойствием и умиротворением.

Ничего здесь не было такого, что было бы бездушно отодвинуто в сторону за ненадобностью, как частенько случается среди людей, когда одного оттесняют и на его место сажают другого — гораздо большего глупца. Здесь даже забытая косилка облеклась важностью, стала вещью долговечной и мощной — величавое, всемогущее существо посреди простых комьев земли…

Косилка стояла посередине поля мистера Фейси, и оставили ее здесь ни по какой иной причине, как по лености хозяина.

Косилка только и делала, что на протяжении длинных летних и коротких зимних дней грезила о собственной значительности. Вряд ли кому-нибудь удавалось тревожить его грезы так мало, как мистеру Фейси. Этот безвредный человек даже не брал на себя труда — если не принимать во внимание считанных мгновений — запрячь лошадь в косилку и оттащить ее в сторону, чтобы она не мешала ему вспахивать поле.

У мистера Фейси были свои причины на то, чтобы оставить косилку на месте; из своего дома в долине он видел ее воздетые к небу оси.

Была в мистере Фейси некая безобидная гордыня, которая доставляла ему определенное удовольствие при взгляде на косилку. Поле принадлежало ему, косилка словно бы защищала его, и если бы кому-нибудь пришло в голову пройти той дорогой, косилка ясно показывала, кто хозяин поля.

Косилка оставалась на том месте годами, и каждую осень мистер Фейси осторожно вспахивал землю вокруг нее, вполне удовлетворенный тем, что она остается на месте, словно будучи уверенным, что ее ржавое железо пустило в землю корни, которые держат ее прочно и надолго.

И так косилка оставалась на середине поля, гордый корабль, зимой плывущий в буром море, весной бросавший якорь в зеленом океане, а летом полностью тонувший в золотом озере.

Поле, свободно лежащее под всеми ветрами, ревностно охраняет свою естественную красоту и немедленно мстит при малейшей попытке ограничить его свободу. Не успевал мистер Фейси огородить поле новой лоснящейся оградой — в глупой, безрассудной надежде заставить свое поле походить на ухоженные наделы внизу, в долине, — как тощие коровы в ответ на призывы поля принимались тереться о столбы, пока те печально не заваливались, а влажные западные ветры покрывали ржавчиной проволоку, пока вскорости все не ветшало и не приходило в скорбное состояние, исполненное при этом изящества и утешения.

Даже труды мистера Фейси по возделыванию поля мало что меняли, ибо со стороны, с верхушки кургана, надел мистера Фейси, как бы он ни вспахивал и ни боронил его, так и смотрелся частью нетронутых рукой человека, обширных холмов, торжественно устремляющихся к морю.

Было в поле мистера Фейси нечто такое, что смягчало скорбь и наделяло бессменным очарованием всякую перемену, распад и нищету…

Как случается с местами, не обезображенными грубой человеческой деятельностью, все в поле мистера Фейси имело свой голос, и среди завывания и порывов ветра маленький дружелюбный комок земли обращался к соседу с подобающим комплиментом, а простая обломанная палка нашептывала чертополоху пленительное стихотворение.

Косилка, которая была, разумеется, большой говоруньей, на протяжении значительного отрезка времени имела беседу на важную тему долговечности с гигантским кремневым булыжником, о который однажды сломался сошник на плуге мистера Фейси, и тот отбросил булыжник в сторону, чтоб не мешал. Даже столбы ограды — пускай сломанные и наклонившиеся — вечно спорили друг с другом о расстояниях между небесными звездами, считая их столбами в Божьем саду.

Мистер Фейси, работая в поле, имел что сказать больше всех других здешних болтунов. Вечно он обращался в своей обычной шутовской манере, разражаясь громким смехом, ко всему, к чему бы ни прикасался и с чем бы ни обращался.

— Старый ты сорняк, — говорил он, держа в руке пук сухого пырея, — нечего тебе тут больше ошиваться, только червей соблазняешь. Я вон какую дорогу проделал, чтобы тебя пожечь. Ты-то, вишь, хочешь расти, а я вот хочу тебя пожечь.

Живые и мертвые была настолько сродни на поле мистера Фейси, что найти разницу между ними можно было с трудом. Все любили вставить свое словечко. Гниющий трупик крысы мог любезно обратиться на языке распада к зеленому листочку щавеля. Когда умирал червь, его это совершенно не беспокоило, ибо он обретал новый голос и новый разум в комке земли, что служил ему могилой.

Говорящие мертвые вещи болтали больше живых, хотя их речь была не настолько громогласна, и палый лист, принесенный с дальней купы берез на другом холме, мог многое понарассказать грибку о том, у какой березы корень больше подгнил.

И так проходили времена года, и одинокое поле становилось свидетелем этим переменам, что приходят с весной и осенью.

Как-то осенью мистер Фейси решил посеять краснозерную пшеницу. Более подходящим делом было бы подождать до весны, а там, в соответствии с севооборотом, которому мистер Фейси следовал, засеять поле черным овсом, однако мистер Фейси увидел во сне кое-что получше.

Как-то ему приснилось, что в комнату сквозь печную трубу льется золотое зерно, пока пол его гостиной не оказался полностью покрыт зерном, так что он мог укрыться им с головой, — как Калигула золотыми монетами, когда гремел гром. Но сон закончился не так хорошо, ибо вдруг через окно налетели птицы и склевали все зерно.

Мистер Фейси был не такой человек, чтобы не придавать значения снам. Он посеял зерно и решил, что повесит на косилку старое пальто, — отпугивать ворон.

По счастью, у мистера Фейси как раз было некое старое одеяние, очень для этой цели подходящее, которое когда-то подарил ему приезжавший в Доддер молодой ученый, носивший пальто в те времена, когда еще учился в кембриджском Сент-Джон Колледж.

Когда-то пальто было хорошим, и мистер Фейси с гордостью надевал его в церковь, но с тех пор прошло много времени, и в то утро, когда мистер Фейси посеял зерно, он благословил пальто и повесил его на одну из смотрящих в небо осей брошенной косилки.

Можно легко предположить, что как только среди птиц распространилась новость, что мистер Фейси вышел в поле сеять, все вороны в округе изъявили желание слететься на поле отведать от его щедрот.

Когда мистер Фейси, оставив поле, спустился обратно в долину, некоторые вороны, пролетая над полем и желая удостовериться, что опасность миновала, и можно объявлять слет, завидели пальто и в страхе возвратились к друзьям, рассказав им о том, что видели.

Вороны собрались на ассамблею на склоне холма и, обсудив положение, приказали одному из своих товарищей — старой птице с крыльями, потрепанными от долгого ношения, — подступить к чудовищу и, если возможно, испросить его разрешения покормиться.

Утро выдалось ясное, но стоило мистеру Фейси уйти, в воздухе похолодало, и подул ноябрьский ветер, то теплый, то холодный, напоминая всем глупым ласточкам, что им необходимо улетать, не то они погибнут от холода.

Мистер Фейси ушел домой довольный, ибо земля, уже рыхлая от осенних морозов, была мягкой, и крючья бороны покрыли землей семена. Мистер Фейси повернулся кинуть последний взгляд на свою работу, прежде чем закрыть калитку, и был несколько поражен при взгляде на висящее пальто. На какое-то мгновение он сам поверил в то, что на поле стоит другой человек.