Притчи
Шрифт:
— Ежели я сам испужался, — заметил мистер Фейси, — чертовы вороны в штаны накладут.
Старый ворон, который уже доказал свою мудрость, выступая как представитель племени во многих делах подобного рода — а отказ грозил ему смертью, — покружив в воздухе, сел на один из столбов, в ярдах тридцати от косилки, на которой висело рваное пальто.
Нет птиц более осторожных и в то же время храбрых, чем вороны. При тщательном наблюдении приходишь к выводу, что они обладают всеми добродетелями. Они разумны и смелы, покорны и верны. Своим неспешным вечерним полетом к гнезду они являют одинокому путнику красоту движений, соединенную с мягким свистом крыльев, что может успокоить тревоги печальных и доставить удовольствие счастливым. У ворон множество социальных классов; они имеют мудрые законы, которым без ропота подчиняется вся стая. Для них порядок и правило — средство
Вороны никогда не знали и не узнают, что такое грубая анархия, и тот старый ворон, что отважился прилететь на поле мистера Фейси, скорее бы умер, чем бежал с поля побежденным. Порыв ветра налетел на одинокий холм, и рваное пальто затрепетало на ветру, точно его пытали, однако старый ворон, повинуясь долгу и не смущаясь видом, осмелился медленно облететь вокруг угрозы и, наконец, уселся на другой конец оси, рядом с тем, на котором висело пальто.
Редко когда, если вообще когда-либо, можно увидеть какую-то спешку в поле, где природа оставлена самой себе, — если это не спешка убить. Но кажется, что даже тогда кролик убегает медленнее от охотящейся ласки, чем от охотящегося человека.
Ворон сидел неподвижно. Он хотел, чтобы пальто хорошенько рассмотрело его, прежде чем начать разговор.
Помолчав несколько минут, он повернулся к пальто и поклонился ему так низко, что едва не свалился с оси.
— Господин мой, — сказал он смиренно, — будьте добры, сообщите вашему слуге — чтобы не сказать рабу, — означает ли мир или войну ваше нисхождение сюда из неких высоких, неземных чертогов? Смею предположить, господин, что в ваши цели не входит ни мир, ни острый меч; вы могли прибыть просто как праведный судия, чтобы разрешить важный спор, который годами досаждал нам. Поскольку вы выглядите здесь чужаком — хотя и благородного вида, — мне следует уведомить вас, что каждая птица или зверь на этом небольшом холме считает, что фермер Фейси — их личный работник и садовник. Крот, обитающий в темноте земли, думает, что мистер Фейси тянет плуг затем, чтобы разрыхлить землю для него. Мыши считают, что зерно, созревшее для урожая, выращивают для них, а мы, вороны, считаем, что фермер бросает его в землю для того, чтобы мы его выклевали. Даже черви, и те думают, что навоз разбрасывается для того, чтобы быть утянутым в их норки. Умный царедворец всегда постарается вначале переговорить с властителем — и вот я первый свидетельствую вам свое почтение, чтобы вы отнеслись к моему появлению благожелательно.
Обращение такого низкого существа, как ворона, поначалу расстроило рваное пальто, и оно скорбно колыхнулось в воздухе. Но манеры птицы были настолько любезны, а ее речи были так долги, что пальто, владевшее всею риторикой своего бывшего хозяина, юного школяра, ответило приличествующим образом, желая быть учтивым.
— Тому, кто вознесся высоко в этом мире, — отвечало оно, — твои замечания, бедная птица, кажутся определенно неуместными. Но хотя, — тут пальто сделало паузу, пока ветер раскачивал его, — хотя я достигло наивысшей славы, будучи помещено на тело самого Господа Всемогущего, я желаю снизойти к тебе и поговорить с тобой.
— Господь Всемогущий! — воскликнул ворон, который хоть и был философом-мистиком, верившим, что Бог пребывает во всем, все же не мог не почувствовать легкую обиду, что находится в непосредственной к Нему близости, — Господь Всемогущий! — воскликнул он снова и прошептал себе: — Это косилка-то мистера Фейси удостоилась такого звания?
Ворон низко поклонился.
Лохмотья развевались на ветру, который бы пронизывал их насквозь, будь под ними чье-нибудь тело, однако крепкой дубовой оси холод был нипочем.
— Ты правильно возвещаешь о моей славе, — сказало пальто, заметившее низкий поклон ворона, — и воистину — если и есть одежда, рожденная для возвышения, эта одежда — я. Это было правильно и в порядке вещей, что юный джентльмен, когда-то мной владевший, вручил меня йомену Фейси, который в свою очередь выполнил свой прямой долг, поместив меня на тело Господа. Мистеру Фейси, в сущности, обыкновенной деревенщине, видимо, было трудно выносить мое присутствие в его доме. Он был неспособен — хотя бедняга этого хотел — развлекать меня должным образом, ибо вместо того, чтобы носить меня поверх надушенного, цветного жилета днем и вешать на вешалку ночью, однажды вечером он сунул меня в корзину с лохмотьями.
— В нашем племени, — ответил ворон, — часто происходит так, что мы снижаемся и приникаем к земле лишь
спустя мгновение после того, как парили высоко в небесах. Ваш честный праздник настал, ибо, как пальто делает человека, одежда, несомненно, делает Бога.— Ты хорошо говоришь, простая птица, — согласились лохмотья. — Если у тебя есть какая-либо просьба, я исполню ее — при условии, разумеется, что ты — благочестивый католик.
— Католик я и есть, Ваше Высочество, — каркнул ворон с готовностью, — ибо испокон века нашу семью именовали монашескими клобуками. Мы всегда жили, как подобает нашему званию, — молитвою, постом — хоть не во время Великого поста, — и подаянием. Мы никогда не работали и не трудились, разве что перенесем пару веточек для гнезда, и всегда довольны тем, что удается раздобыть у грубых крестьян. Мы никогда не были настолько глупы, чтобы полагать, что Бог пребывает только на небесах, и не думаем, что Он говорит устами одной лишь книги. Мы всегда признавали, во всех Его формах, великого Созидателя всех и вся. Мы знаем Его в виде летучей мыши, проносящейся летней бурной ночью. Это Он предстает нам в лесу в период гнездованья в виде изломанного прута. А однажды, присев на минутку на бельевую веревку, я обнаружил, что Он обратился в женское платье.
Пальто всколыхнулось так, будто на какое-то время лишилось слов, и ворон, пользуясь его молчанием, решил высказать просьбу. Но сначала он спросил кротко:
— Дадите ли, господин мой, то, о чем я прошу?
— Проси, и будет тебе дано, — ответило пальто задыхаясь.
— Вам должно быть известно, — произнесла лукавая птица, — что это поле — подлинный алтарь земли, о котором написано в святой библии. Весь прочий мир — ничто иное, как остатки великого храма с его приделами, хорами, трансептами, узорчатыми витражами, часовнями с гобеленами, где жаворонки служат заутреню, и огромным количеством часовен во славу Пречистой Матери, каковые пользуются чрезвычайной популярностью. Каждый человек может поклоняться, где хочет, и каждый может по своему желанию кувыркаться повсюду, будто упившись добрым Господним вином. Малые семена, разбросанные по полю мистером Фейси и опрятно укрытые покровом земли, суть кусочки святого причастия. Некоторое число моих братьев-монахов ожидает призыва к службе. По данному мной знаку около тысячи их прилетит сюда низко над землей. Каждый преклонится пред вами, и каждый поклюет святой просвиры, пока не останется ни кусочка. Каждый ворон, кротко отведав от тела Господа нашего, поклонится вам и улетит тихонько.
— Так дай же знак, дитя, — вскричало пальто, — ибо стол накрыт, и все приготовлено.
Едва пальто вымолвило эти слова, как ворон радостно закаркал, и его собратья, тотчас же налетев на поле, окружили косилку и устроили добрый ужин, пока не осталось ни единого зернышка, посеянного мистером Фейси.
Вороны все еще клевали зерно, когда мистер Фейси, за которым по пятам следовала тощая черная кошка, отправился с вилами набрать сена с усадьбы и бросил случайный взгляд на поле. Какое-то время он вглядывался молча, а потом сказал кошке:
— Сон-то был в руку. Ишь как клюют.
Подушечка и псалтырь
В церкви святого Николая в Мэддере есть место, которое хоть и имеет законного владельца, почти всегда пустует. Оно расположено не в первом ряду и не в последнем, но является вторым самым высоким в приделе.
Общеизвестно, что скамьи в сельской церкви, то есть те, что ближе к алтарю, согласно обычаю — хоть и без взимания платы — принадлежат самым богатым жителям. Самым важным господином является помещик, который может, когда церковь достаточно большая, занять для себя, своей семьи и прислуги целый трансепт, однако в таких маленьких церквях, как мэддерский храм святого Николая, сквайр обычно сидит в переднем ряду, а немного дальше расположены скамьи крупных землевладельцев.
Когда цвет аристократии и купечество размещается как можно ближе к Богу, простому люду позволено занять нижние или боковые скамьи. Эти тоже распределяются по обычаю и охраняются с тем же рвением, что и передние места, даже если они расположены далеко позади, обдуваемы сквозняками от двери или обсыпаны мертвыми пчелами, которых не углядел уборщик и которые так и будут лежать, пока совсем не иссохнут.
Но люди не заживаются на этом свете, и церковные скамьи воздают должное имени владельца, только покуда он жив. Владельцы дома, фермы или торгового дела приобретают длительное право на церковную скамью. Кузнец всегда сидит в определенном углу и будет сидеть там до конца времен — или конца христианства, — хотя имя его может меняться.