Притворись, что мы вместе

– Ой, ребята, вы тут уже согрели! Ой, простите! Я, как всегда… Такая тяжесть на отделении! Как зашла в интенсивку в восемь утра, так вот и вышла пять минут назад. Историй с пятницы неписаных просто гора! Наверное, вообще поспать сегодня не получится. Слава богу, в нашем приемнике тоже никого пока.

Услышав Светкино щебетание, Стас тут же проснулся, скривил недовольную рожу и перешел из горизонтального положения в вертикальное.

– Так, Света, теперь выйди и зайди заново, только уже не говори, что в приемнике никого нет.

Светка была еще совсем ребенок, обидные слова каждый раз задевали ее наивную душу.

– Блин, никуда я не пойду! Сволочи, что вот вы все время… Я больше вообще не приду.

Наблюдать этот фашизм было невозможно, так что я всегда выступала на стороне потерпевшей.

– Светка, да не слушай ты их, придурков. У них же вместо мозгов сплошная эрогенная зона, больше ничего там нет.

Стас тут же подобрал подачу:

– Да лучше бы у некоторых тоже хоть какая-то одна малю-ю-юсенькая эрогенная зона была, а то, блин, вся красота пропадает без использования.

Один – один. Я с грохотом вытащила из микроволновки тарелку с сосисками.

– Все, Станислав Викторович, заткнитесь и жрите.

Из-под стола материализовалась маленькая бутылочка коньяка. Через десять минут нам всем стало очень тепло и весело.

К двум часам потихоньку начиналось движение: пневмонии, переломы, холециститы, а также ноги, головы, уши и хвосты. Хаос усиливался, напряжение нарастало. Травматологи, хирурги, кардиологи и все остальные летали по коридору, пересекали смотровые, лабораторию, рентген-кабинет и УЗИ. От нехватки пространства почти перепрыгивали через каталки и родственников. К ночи стало ясно: возможность поспать или хотя бы просто присесть на двадцать минут никому не представится. Приемное отделение оказалось набито до отказа, заняты все смотровые, в коридоре не было ни одного пустого кресла, и вся поверхность стен подпиралась телами сопровождающих. Во время таких дежурств примерно к часу ночи потихоньку начинала кружиться голова, сознание постепенно затуманивалось, а в два-три часа включался полный автопилот.

В три тридцать случилась вполне предсказуемая для субботы маленькая шутка. Соседний «трезвиватель» исправно служил трудовому народу, но только если у последнего имелись в карманах хотя бы остатки наличности. Если же попавшийся клиент оставил все до последней копейки в кабаке, то такой бедолага обычно отправлялся на личном сантранспорте вытрезвителя к нам с неизменным диагнозом – «алкогольная кома». И вот в дверь приемника на каталке торжественно ввезли такое явление, причем коматозный больной не стеснялся орать песни и активно дрыгать конечностями. Правда, слова музыкального произведения разобрать не представлялось возможным.

Мужичок оказался явно домашним: в дешевой, но приличной одежде, с паспортом и пропиской. Девать его было уже совершенно некуда: все смотровые были заняты больными, а очередь имела размер от забора до рассвета. Оставлять пьяного в коридоре без присмотра и изоляции было опасно не только для окружающих, но и для него самого: могли затоптать ненароком. Я метнулась на улицу остановить машину вытрезвителя, но напрасно, ее и след простыл, исчезла в темноте через секунду после высадки клиента. Тут я с ужасом поняла: последним пристанищем для мужика в этот вечер может быть только единственная пустая гинекологическая смотровая. Люсинда хохотала, трясясь всем телом, пытаясь втиснуть каталку с мужичком между гинекологическим креслом и шкафчиком с инструментами.

– Нет, Люся, давай снимем его. Пусть сидит на стуле, это же последняя каталка, черт подери!!

Это была уже пятая «алкогольная кома», подаренная нам вытрезвителем за последние полмесяца, и терпение мое кончилось.

Все, это последняя капля.

– Девочки, номер вытрезвителя наберите.

– Плиз, доктор.

Внутри организма проснулся огнедышащий дракон.

– Добрый вечер, мне дежурного врача позовите. Здравствуйте, это приемный. Сто двадцать четвертая медсанчасть, дежурный терапевт. Нам тут от вас очередной скромный презент поступил. Да-да, именно. Алкогольная кома, практически уже клиническая смерть. Точно. Так вот, господа: когда это прекратится?! Вы вообще мужика видели, когда диагноз писали?! Какая кома?! Он тут заливается, как Паваротти! Ну, держитесь. Утром я найду способ с вами разобраться! Вы понимаете, что мне его некуда девать? У нас тут битком, а оно место занимает! Целую смотровую!!! Быстро машину свою верните!

В ответ мне сонно пробубнили, что машину не вернут, и вообще никакой машины не было, и мне почти все приснилось. Пациент по дороге сам вышел из комы без воли на то сотрудников медвытрезвителя.

– Это не пациент, не пациент, понимаете вы? Это просто пьяный мужик!

Никто уже не слушал меня на том конце провода. Тоска и злоба раздирали сознание, и я уже представляла утренний отчет начмеду: дежурный гинеколог в красках описывает, как я заняла единственное в приемнике гинекологическое кресло пьяной особью мужского пола.

Тем временем из смотровой доносилось бодрое мычание.

Боже, ну за что?..

– Люся, «Скорую» набери.

– Плиз, доктор.

– Девочки, милые, это приемник, сто двадцать четвертая. У вас там нет свободных машин? Очень прошу, на двадцать минут буквально. Одного алконавта в вытрезвитель вернуть, умоляю.

Ответ отрицательный: машин нет.

– Девочки, ну а если кого-то привезете, можно попросить фельдшера закинуть на обратном пути?

Ответ отрицательный: еще сорок вызовов на очереди. Весело! До утра нас ждет приятная перспектива: восемь-десять из этих сорока точно привезут, и обязательно парочка клиентов окажется для гинеколога.

Тут за открывающейся входной дверью показался луч надежды в виде трех гаишников с очередной жертвой алкотестера. Я бросилась им наперерез.

– Ребята, не оставьте женщин в беде! Мы вам побыстрее водилу оформим, а вы нам одного приятеля до вытрезвителя пока докиньте.

Гаишники обрадовались идее облегченного пути к наживе, и мы все вместе двинулись к смотровой. Люсинда заскрипела ключом в замочной скважине… перед нами предстала изумительная картина: дядька сгруппировался в позе «на четвереньках» и раскачивался взад-вперед, шкафчик с инструментами был опрокинут, верхнюю одежду он успел раскидать, оставшись только в майке и штанах. Все пространство вокруг него, а также он сам были добросовестно уделаны недавним содержимым его желудка. Очевидно, опорожнившись, существо неоднократно падало в производное своего организма и пыталось затем вытереться всем тем, что попадалось под руку. Только гинекологическое кресло возвышалось над всем этим безобразием как символ человеческой чистоты и непорочности. Запах я описывать не стану.

Гаишники, безусловно, тут же пересмотрели условия взаимопомощи:

– Ну не-е-е, девочки. Мы вас очень любим, конечно… Только как потом машину-то… Ведь не отмоешь… Ну и запах… Как-то совсем… Короче, не обижайтесь.

Алина Петровна, наша бессменная санитарка, подошла к двери и тут же впала в полную истерику. Люсин смех плавно переходил в икоту. «Господа офицеры» поспешили ретироваться и подождать своего водилу в машине. Злобное отчаяние окончательно сломало мою волю к жизни.

– Все, девочки. Мы с ним навеки. Сам он точно еще долго не уйдет.

Мысленно приготовившись к утренней порке, я снова закрыла дверь в гинекологическую смотровую на замок, дабы оно не имело шанса выползти в коридор. Безумное броуновское движение продолжалось, и в течение ближайшего часа я вздрагивала от каждой «Скорой», ожидая привоза пациенток с внематочной или выкидышем.

Мычание за дверью то нарастало, то затихало. Через некоторое время дверь начала ходить ходуном: мужик, видимо, пытался головой протаранить преграду к свободе. Какой-то проходящий мимо молодой травматолог (новость уже просочилась во все ординаторские) не смог отказать себе в удовольствии – остановился напротив едва сдерживающей пьяный натиск двери и продекламировал, присев на корточки: