Притворись, что мы вместе
Шрифт:
– Так в чем же тогда была причина?
– Елена Андреевна, самое страшное, на мой взгляд, что может случиться в семье, – это неуважение, а точнее, рукоприкладство. Это случилось несколько раз, и последние эпизоды прямо на глазах у Саши. Нет, может быть, это для кого-то и норма. Но я, понимаете, выросла в семье очень интеллигентной: мой отец преподавал физику, а мать – русский и литературу, как и я. Они сорок пять лет проработали в одной школе, на Васильевском, работали даже в блокаду. Отец лишился нескольких пальцев на правой руке еще в детстве, поэтому его не призвали. Так они и оставались в Питере с первого до последнего дня блокады и не пропустили ни одного рабочего дня. Сами полуживые… И детки такие же, голодные и истерзанные, но приходили учиться. Если кто не пришел, значит, скорее всего, больше его и не увидят. А ночью копали окопы, сбрасывали фугасы с крыш. Даже не могу представить, чтобы мой отец поднял руку на мать. После всего, что они пережили
– В вашей семье есть чем гордиться. Но все-таки что случилось с вашим мужем?
Она всплеснула руками.
– Вот так! Это все моя болезнь! Я эти дни ловлю себя на совершенно не свойственной мне рассеянности. Вот полюбуйтесь: забыла, о чем мы говорили.
– Ничего. Хотя диабет и вправду не лучший фон для сосудов головного мозга, но очень много, поверьте, зависит от больного. Лично я верю в вас на все сто процентов.
– Да-да, я тоже очень на себя надеюсь. Я ведь за много лет привыкла рассчитывать только на себя. Только в последние годы, когда сын встал на ноги, позволила себе расслабиться и не думать о счетах за электричество, не планировать траты на еду, одежду… Так вот… Собственно, ничего удивительного с моим мужем не случилось: он просто был таким, каким был. Многие из поколения послевоенных мальчиков не имели нормального мужского воспитания. А я всего лишь очень не хотела, чтобы мой Саша тоже поднял руку на свою жену. Слава богу, мы теперь с Ирочкой как за каменной стеной. Вы знаете, Елена Андреевна, я все-таки думаю, что человек не рожден для страданий. Жизнь дана нам для радости, несмотря ни на что.
– И как же вы не испугались? Разводы, насколько я знаю, в советские времена были не в чести.
– Это совершенно не так. Тогда одинокие женщины составляли большую часть слабого пола. Так же, собственно, как и сейчас. Так уж на Руси определено: мужчин традиционно меньше. У нас половина учительниц – одинокие мамаши были, так что я оказалась даже из большинства.
– Зато теперь вам есть ради чего жить, Полина Алексеевна. А еще вам нужно пересмотреть свои идеи полного самоотречения во имя семьи, позаботиться не только о домашних, но и о себе, и пользоваться тем, что вы теперь имеете.
– Да-да, вот и сын хочет меня после Ирочкиной сессии отправить в санаторий, но я пока даже не знаю: все зависит от моих девочек.
– И все-таки я вам серьезно советую: подумайте. Мне не до конца ясно, откуда и почему появилось ваше заболевание. Предполагаю, что постоянные перегрузки с ребенком и отсутствие отдыха сыграли не последнюю роль. Надеюсь, ваш сын это тоже поймет и что-нибудь придумает, как помочь жене, разгрузив вас хотя бы частично. В конце концов, имея деньги, можно все-таки нанять няню.
Но она только махнула рукой.
– Ой, что вы! Он сразу сказал, когда родился ребенок: никаких посторонних в доме не потерпит. И я его в этом абсолютно поддерживаю. В конце концов, это может быть даже небезопасно.
– Ну что ж. Безусловно, это ваше внутреннее решение, как вы распланируете теперь свою жизнь. Но санаторий – очень удачная идея.
Я посмотрела на часы: оставалось пять минут до окончания рабочего дня.
– Все, Полина Алексеевна, я побежала. До завтра.
– До завтра.
Улыбка делала ее невероятно красивой. Никогда раньше мне не приходилось видеть в женщине столько красоты.
Коридор, к счастью, оказался пуст, так что через три минуты я уже бежала в сторону детского сада. Седьмая палата стала идеальным местом укрытия от пристального взгляда заведующей.
Все-таки удивительная женщина. Одна вырастила такое сокровище, и ни ревности к его жене, ни высокомерия.
Прошел уже не один день, как Вербицкая находилась на отделении, и я была очень благодарна судьбе за то, что именно она первой заняла невыносимую платную палату. Совершенно неожиданный поворот. Стыдно себе признаться: ведь ни на одного другого больного я еще не тратила столько времени и сил. Конечно, можно было оправдываться и найти кучу аргументов. Как можно общаться с больным на личные темы, когда в палате еще пять человек? И вообще, дело не в ее платном статусе, а в ней самой, в ее интересности и жизнелюбии, в настоящем желании поправиться как можно быстрее. Конечно, другие не такие. Да, не такие. Можно честно себе сказать: в третьей
палате постоянно пахнет сушеной корюшкой, которую родственники Ивановой таскают по несколько килограмм в день. Находиться там больше десяти минут просто невыносимо. В пятой – геронтологический центр. Там всем за восемьдесят и разговоры в основном о душе. Орать одно и то же по двадцать раз совершенно не доставляет удовольствия, и вообще, при входе в эту палату возникает вопрос: а зачем? Как это страшно думать так: зачем?Хотя бы сама себе не ври! Конечно, хороший парфюм лучше, чем корюшка.
Самоуничижаясь, я дошла до детского сада, однако за его воротами все имело другой смысл и давало надежду. Катька упорно не позволяла отодрать себя от воспитательницы, пока не был обещан поход в гости к Асрян, причем немедленно. Точнее, конечно же, не к Асрян, а к молодому человеку по имени Станислав, очень похожему на мать и, самое главное, обладателю несметного количества игрушек. Нельзя сказать, что Катерину обделяли подарками дома, но у Станислава были особенные игрушки – чужие. Хотя разница в возрасте составляла год в нашу пользу, Катерина и асрянский пацан ладили великолепно.
Выбравшись на улицу, я позвонила Асрян и сообщила о своем приходе. Она всегда была рада нас видеть. Иркин ребенок в сад не ходил, и общение с моей Катькой помогало ему хоть как-то социализироваться. Жила Ирка в пятнадцати-двадцати минутах езды на метро, однако в список моих немногочисленных тайных излишеств входило обязательное такси к Асрян и обратно. Муж ее мотался в очередной шестимесячной ссылке где-то в Индийском океане, компенсируя свое отсутствие многим: прежде всего своим отсутствием; более чем достаточным количеством оставленных для семьи финансов; купленным для Ирочкиного удобства маленьким «Фиатом»; няней.
Асрян решительно не хотела вешать диплом врача в рамочку на стенку. Однако и бегать каждый день «копаться в какашках» (так образно она характеризовала мою работу в медсанчасти) оказалось не для нее. Как всегда, Асрян приняла правильное решение. Закончив ординатуру по психотерапии, она, уже будучи молодой мамашей, поставила оба семейства перед фактом: необходимо купить офис где-нибудь рядом с домом для частного приема. Понимая, что ни ее довольно скромная армянская семья, ни состоятельные евреи не захотят вкладывать деньги в плохо предсказуемый проект, она все же и тут добилась своего – все скинулись и купили четырехкомнатную квартиру: вот тебе и отдельный офис, прямо дома.
Жилище располагалось на первом этаже, одна из комнат теперь закрывалась на ключ и в нее сделали отдельный вход с улицы. Через полгода, весьма интеллигентно и достаточно придирчиво прощупав почву, родители мужа обнаружили: у невестки почти ежедневно полный рабочий день. По мнению самой Асрян, рабочий день уважающей себя женщины должен заканчиваться не позднее трех часов. И никаких дежурств: недосып ведет к преждевременной старости. Это только в институте можно было побаловаться.
Я долгое время не могла понять причины такого быстрого успеха. Казалось, Ирка со своим цинизмом, возведенным в рамки религии, а также полным отсутствием сострадания к большинству гомо сапиенсов никак не могла по-настоящему лечить душевные раны. Однако позже я поняла, что именно в этом и скрывалась главная причина ее успеха. Прежде всего она была абсолютно довольна собой и уравновешенна в отличие от многих моих знакомых, пришедших в психоанализ затем, чтобы вылечить свою собственную несчастную голову. Несложно представить себе, как новоиспеченные «доктора» в процессе такой психологической помощи вываливали всех своих тараканов на голову бедных пациентов. Во-вторых, Асрян со своей холодной расчетливостью оказалась приспособлена для решения конкретных задач: доктор Асрян не наматывала сопли на кулак вместе со страждущими, как бы этого им ни хотелось.
Ирка так и осталась моей единственной подругой. Наверное, в этом была виновата я сама, а вовсе не окружающие. Скорее всего, нам просто друг друга хватало. Чем дольше я знала ее, тем больше уважала и, если признаться честно, давно уже перестала завидовать ее правильной жизни, смирившись с собственной ненормальностью. Мы принимали друг друга такими, какими были.
Маленькие дети тоже были частью нашего единения. Приезжая к Асрян теперь всегда нагруженная Катькой, я быстро скидывала ребенка в детскую, к няне и Стасику. После освобождения от материнских оков мы неизменно запирались на кухне: кофе, сигаретки с ментолом, ликерчик, или что покрепче, или что повкуснее, большие тарелки лишних калорий – счастье… В замужестве Асрян стала в отличие от меня искусной поварихой, и после ее ужинов можно было не есть несколько суток. Нам достаточно было встречаться друг с другом два-три раза в месяц. Мы разговаривали часами, обо всем на свете. Безусловно, мои жизненные неурядицы, накопленные за последнее время, являлись любимой темой наших с Иркой разговоров. Я хоть и не давала никому возможности сунуть нос в собственную жизнь, однако не возражала против весьма грубых и прямых высказываний Асрян.