Притворюсь твоей сестрой

Элай слева от меня напрягается. Его нога под столом дёргается, ударяя в мою голень. Но когда он говорит, голос ровный, лишь чуть хриплый от сдержанной злости:

– Вы действительно верите этому… спектаклю?

Дед поворачивается к нему так медленно, будто двигается сквозь смолу. Элай замирает, пальцы впиваются в колени, но спина остаётся прямой.

– Твоё мнение, – говорит дед, – учтено. Но прямо сейчас его не спрашивали. Учись держать себя в руках.

Роуз фыркает, разламывая круассан. Но тут же прячет смешок за чашкой латте.

Дед снова поворачивается ко мне, как ни в чем ни бывало, продолжая разговор:

– А воспоминая о детстве?

– Они обрывочны, – признаюсь я, и Элай издевательски хмыкает.

Дед хмурится, и непонятно: его недовольство направлено на то, что говорю я или на поведение Элая.

– Ты ведь понимаешь, что мы не имеем права верить тебе на слово?

– Понимаю, – тихо отвечаю я.

– Но это же Зои? Вы что? Она вспомнит, у нее просто стресс! – импульсивно говорит мама, но дед бросает на нее предупреждающий взгляд, и она послушно замолкает.

– После магстражи проведут тест на родство. Ролана отвезешь дочь.

Мама послушно кивает, но все же замечает:

– Не понимаю, к чему такая спешка. Дайте девочке прийти в себя.

– Очень плохо, что ты не понимаешь, Ролана. Мы должны убедиться, что не пригрели самозванку. Чем раньше мы убедимся, тем лучше.

– Дедушка прав, – замечаю я. – Чем быстрее мы уладим формальности, тем лучше.

Элай отодвигает стул. Его движение чёткое, почти церемонное.

– Извините. От этой семейной идиллии у меня пропал аппетит. – Парень кладёт салфетку рядом с нетронутой тарелкой и выходит, не хлопнув дверью.

Джаник хихикает, но замолкает под взглядом бабушки.

После ухода Элая воздух в столовой, кажется, дрожит от напряжения. Нож скрипит по тарелке, разрезая омлет, который на вкус, словно картон. Я механически жую, чувствуя, как взгляды родни ползут по коже – одни любопытные, другие враждебные.

Думала, Элай станет моим главным союзником, он сильнее всего переживал пропажу сестры, но встретила полнейшее непонимание и агрессию. Это может стать проблемой.

Джаник швыряет вилку, целясь в тарелку Элиз, но дед лишь поднимает палец, и все замирают. Даже Роуз перестаёт крутить локон вокруг пальца.

Мама тянет руку через стол, задевая хрустальный графин с апельсиновым соком. Капли падают на скатерть, оставляя оранжевые пятна.

– Зои… – её голос дрожит, как у ребёнка, выпрашивающего игрушку. – Когда ты готова вернуть к занятиям балетом. Мы можем начать с частных уроков. Мирс Позей готов приехать уже сегодня вечером.

– Ролана. – Дед намеренно задевает ножом край тарелки. Звон режет тишину. – Мы же говорили, сначала тесты, потом планы. Пока мы понятия не имеем, кто перед нами.

– Но, папа! – Мама хватается за жемчужное ожерелье, будто это спасательный круг. – Мы все знаем, что это Зои. Твои тесты – просто формальность, а танцевальная карьера…

– Нет никакой танцевальной карьеры, – припечатываю я. – Я не помню прошлые пять лет своей жизни. Детство помню урывками. Какая танцевальная карьера, мама?

– Но все можно восстановить… – немного смутившись начинает она, но я жестко отрезаю:

– Нет. – Моё слово падает, как топор. Ложка звенит о чашку, когда я откладываю её. – Я не буду танцевать.

Мама моргает, будто я плюнула ей лицо. Её губы подрагивают, а пальцы сжимают салфетку.

– Но ты… ты обожала балет, – шепчет она. – Тебе пророчили блестящее будущее.

– Вот именно. Пророчили. Когда-то пять лет назад, – перебиваю резче, чем планировала. В горле ком. То ли от лжи, то ли от её наивности. – Ты серьезно думаешь, что эти пять лет я была заперта в балетном классе?

Она сглатывает и опускает глаза. В помещении снова повисает неловкое молчание.

– Я не та, кем была в тринадцать, – говорю уже тише и спокойнее. – И нам всем придется с этим как-то жить, а не делать вид, будто ничего не произошло.

Дед наблюдает молча, его пальцы медленно барабанят по столу. Бабушка опускает глаза в тарелку, будто молится над недоеденной кашей.

– Может, стоит подождать тестов? – неожиданно вставляет дядя Рик, поглаживая руку своей девушки. Его тон сладок, как испорченный мёд. – Чтобы не тратить ресурсы попусту. Мама вскакивает и смотрит на мужчину с ненавистью.

– Она моя дочь! – кричит она, и в её глазах мелькает что-то дикое, почти пугающее. Папа молчит. Просто осторожно прикасается к ее руке, и мама послушно успокаивается.

Дед встаёт, и все затихают. Даже воздух перестаёт двигаться.

– Сегодня тесты, – говорит он, не глядя ни на кого. – А сейчас – закончим завтрак. Ролана я понимаю твои чувства, но немного терпения ты можешь набраться?

– Могу, просто не понимаю, к чему. Этими тестами вы оскорбляете меня, и мою только что вернувшуюся дочь, – заявляет она упрямо, а я не могу понять, откуда такое слепое упрямство. Желание провести тест вполне объяснимо.

Я доедаю омлет, хотя каждый кусок встаёт поперёк горла. Элай был прав в одном – здесь никто не верит мне. Только мать, но она со слепой верой выглядит еще более странно, чем все остальные.

Тишину разрывает лязг ножа о тарелку. Когда мне кажется, что неприятная тема исчерпана, Роуз, до этого момента ковырявшаяся в ягодах на десерте, поднимает голову. Её прозрачно-серые, как у полярной совы, глаза цепляются за меня. Она поправляет массивную золотую серёжку-кольцо, на которой вспыхивает свет люстры, и спрашивает:

– Неужели не хочешь вернуться в балет хотя бы ради себя? – Голос у неё мягкий, и я не могу понять, это искреннее участие или очередная проверка.

Откладываю вилку, чувствуя, как по спине пробегает неприятный холодок.

– А зачем? – спрашиваю, следя, как её зрачки сужаются на долю секунды.

Она пожимает плечами, делая вид, что рассматривает узор на скатерти. Её маникюр – нежно-розовый, идеальный, как у куклы.

– Ну… Чтобы вспомнить, как это – стоять на пуантах. Почувствовать то, что испытывала пять лет назад.

– Вспомнить и понять, что больше не могу? – Хмыкаю, намеренно громко кладя нож на тарелку. Звон заставляет Джаника вздрогнуть.

Он наливает себе еще кофе – удивительно. Делает это сам, а не зовет официанта, как принято за официальным завтраком. Рубашка расстёгнута до третьей пуговицы, открывая цепочку с криво висящим амулетом. Еще одно нарушение строгого регламента.