Притяжение Андроникова
Шрифт:
Я просто должен сказать, что многим обязан Ираклию Луарсабовичу, учившему меня словом и делом. Но ученику, всегда сохранявшему свое искреннее уважение к учителю, случалось вступать с ним в споры, возникали «бои местного значения», а на копии передачи появлялись тогда записи другого толка, но все равно с юмором: «Не ставьте горячий утюг на брюки, он может оставить серьезный след». К счастью, следов не оставалось, и великодушный Ираклий Луарсабович лил бальзам на мою честолюбивую душу (вы, наверно, заметили, что автор не прочь похвастаться): «Желаю Вам, Жельперин, звучать в эфире, расти в эфире, мужать в эфире и чувствовать в нем себя как дома. А нам слышать Вас,
Привет Жельперину и его слушателям! Идущим на сближение на невиданных скоростях!» Козьма Прутков, которого я очень люблю, советовал, не дожидаясь похвал от других, говорить хорошо о себе. А тут все ж дождался. Вот и верь мудрецам! Не знаю, улыбнется редактор или покачает головой: «Ну и хитрец этот автор…» Посмотрим.
Так вот, когда наступало «успокоение согласием», мы с Андрониковым часами мучились в студии, вновь и вновь переписывая устный рассказ или стихи Назыма Хикмета, которые он так удивительно читал. Сбросив пиджак, распустив галстук, Ираклий Луарсабович перевоплощался в героя очередной истории: то он – сотрудник фронтовой газеты, то ироничный генерал Чанчибадзе или старенький архивариус, а то кокетливая хозяйка дома… Когда все идет хорошо, Ираклий Луарсабович тут же, в студии, поет, насвистывает, дирижирует воображаемым оркестром, имитируя его звучание. Или, воздев руки, произносит хвалебную оду звукооператорам, режиссерам…
Однажды вечером в радиостудии Центрального телеграфа, где мы раньше работали, Андроников занял место за столом, режиссер уселся за пульт, я пристроился рядом и сквозь широкое окно наблюдал за Ираклием Луарсабовичем. Чтобы стряхнуть с себя усталость, накопившуюся за день, Андроников шутливо перечислял все, что им было сделано с утра. Режиссер прислушивался к звучанию голоса и был чем-то недоволен.
– А в полшестого утра, – весело сказал Андроников, – какой баритон у меня был тембристый, как я упивался собственными модуляциями…
И тут же раскатисто захохотал…
– Да, да! А сейчас ничего нет! Жалкий старик!.. – все так же задиристо, на смехе выкрикивал Ираклий Луарсабович.
– Не клевещите, – включился в игру режиссер, – вот и голос зазвучал…
– Ах так! – Раздалась барабанная дробь: Андроников мастерски отбивал на крышке стола сложный ритм грузинского танца, то ускоряя, то замедляя темп. – Ну, давайте работать. Я готов!
«Настройка» закончена, лицо оживилось, глаза смеются – никаких следов усталости нет и в помине.
Вот он приходит в редакцию, и едва закончит запись или деловой разговор, его атакуют почитатели. Одни просят разъяснить степень родственных связей известного деятеля русской культуры с каким-то третьестепенным лицом, других интересует ход очередных поисков, а самому Андроникову хочется рассказать забавную историю о том, как он помогал пятигорскому музею Лермонтова.
Это действительно смешной эпизод.
Работники музея пожаловались писателю, что их несправедливо отнесли не к той категории и это затрудняет работу. Министерство культуры согласно изменить категорию, но нужно согласие Министерства финансов. И вот с помощью Андроникова составляется мотивированное письмо. Он обо всем договаривается с министерствами, остается лишь отвезти официальную бумагу.
На такси Андроников едет в министерство. Попросив шофера подождать, поднимается в приемную. Секретарь министра, увидев Андроникова, сам бумагу не берет, а докладывает министру, что приехал редкий гость. Министр встречает писателя, усаживает и зовет своих заместителей.
– С музеем мы решим –
о чем тут говорить, дело правое, – улыбается министр, – но нам, коли уж выпал случай, хочется вас спросить…И начинается… У Андроникова в мыслях портфель с ценными книгами в такси, которому нельзя стоять на улице Куйбышева, но начав рассказывать, он увлекается…
Андроников всегда рад утолить живой человеческий интерес к литературе, истории, памятникам культуры. Когда с пушкинских торжеств писатели, наши и иностранные, возвращаются из Пскова автобусом в Москву, кто занимает их в пути? Конечно же гостеприимный хозяин. Энергия, творческая щедрость этого человека поистине безграничны.
Не раз случалось, что, встретившись с Андрониковым в Союзе писателей, я так и не успевал поговорить о делах, потому что заслушивался его рассказом.
– Будь я проклят! – вдруг спохватывается Андроников. – Меня ведь ждут на студии грамзаписи. Достав из внутреннего кармана пиджака длинный листок бумаги, испещренный пометками, он проверяет свой график и предлагает перенести разговор на вечер. – Созвонимся.
Андроников очень любил нашу литературную редакцию, непременно участвовал в ее маленьких «семейных» торжествах по случаю юбилея кого-нибудь из сотрудников или приветствовал наших женщин в день их праздника таким, например, посланием:
«О женщины! Всесоюзные женщины! Без которых не было бы ни радио, ни эфира, ни Космоса, ни горних Высот, ни ужасов преисподней. Не было бы ничего и никого, никто не родился бы, был бы Хаос и солнце светило бы зря и не имело бы названия – Светило!
О женщины! Радуйте себя и друг друга и радуйте нас – обездоленных, ибо у нас нет вашего праздника. У вас – красный день, у нас – понедельник, если верить тому, что пишут календари. Но не верьте! Никто из мужчин не работает. Ибо без вас нет работы – все рассыпается, все стоит.
Да! У нас тоже праздник! Мы тем сегодня гордимся, что мы хуже вас и нам не полагается отдельного праздника.
У меня большая потребность сказать вам что-нибудь очень хорошее. Большая потребность побывать на вашем дневном банкете среди отобранных вами, но не избранных вами мужчин. Хотелось бы мне… Но в Кисловодск занесло. Сижу здесь с кислою миной, но вспомню о вас – и лицом посветлею: эх, думаю, у них весело, у них хорошо, смеются, едят, сладкие речи и сладкие блюда кушают. Вот войти бы и крикнуть: „Андроников я! Я прилетел, чтобы поздравить вас, радиоженщины!”
Но нет, мешает путевка! Процедуры мешают, терренкуры влекут! И безделие нежит! Я далеко от вас, вы от меня далеко! Но нет таких расстояний, которые помешают мне думать о вас, вспоминать, поздравлять и рассказывать мысленно вам, не мешая, впрочем, работе и отдыху!
Будьте здоровы и счастливы!
Будьте такими, какими мы знаем вас, уважаем и любим, признавая даже превосходство ваше над нами. Поверьте, что вы тоже любите нас! И помните – Ираклий Андроников!» Я читал это послание на том самом «дневном банкете», на котором хотел бы, как обычно, присутствовать наш общий друг.
Ничто не ценится так дорого, как внимание, говаривали в старину.
Таков он и дома: гостеприимный, общительный, увлекающийся.
– О, это чудо, вы обязательно должны услышать! – восклицает Ираклий Луарсабович, ставя на проигрыватель только что присланную ему пластинку с записью прославленного оркестра Г. Караяна.
В кабинете звучит музыка, стоит за воображаемым пультом советский писатель и увлеченно дирижирует симфонией Брамса. Андроников – тонкий знаток и ценитель музыки, а дирижерство – его несбывшаяся мечта.