Привал странников

Человек в форме у шлагбаума вежливо поинтересовался:

– Кто из вас товарищ Смирнов?

– Я, - отозвался Смирнов и протянул паспорт.

– Проезжайте.

Вот здесь уже было по-настоящему лесное существование. Холмистая, как по волнам, дорога шла сквозь райские кущи, не измученные присутствием человека. Проехали по плотине, сдерживающей чистейшую воду, вновь ввинтились в ровно посаженный лес, и опять плотина.

Люди на плотинах, получив соответствующую информацию, понимающе брали под козырек.

– А зачем мы все-таки к нему едем?
– запоздало спохватился Казарян. Злорадствовать?

– По его приказу убивали. По его приказу пытались убить меня. Я хочу знать: ради чего?

– ответил Смирнов.

– Сорок лет я знаю его. Я сидел с ним за одной партой в школе, я сдавал за него экзамен на приемных в институте, я помогал ему, и он, кстати, помогал мне. Я думал, что это - честная товарищеская взаимовыручка, а оказалось, что я втянут в скверную игру "ты - мне, я тебе". Я всю жизнь не мог ему ни в чем отказать, как ни старался, ощущая скрытую неправедность наших отношений. Сегодня я откажу ему в праве жить, - сказал Алик.

– И вознесся меч карающий, - резюмировал Казарян.

В начале крутого спуска к неохватной воде хранилища стояла вилла, окруженная низким кирпичным бордюром и высокой, хорошо постриженной живой изгородью - туя, что ли?

– Все, как у больших: плоская крыша в двух уровнях, солярий, вольные террасы... Калитка была открыта, и дверь на террасе, ведущая в дом, распахнута на обе створки.

Господи Иисусе, чудно под Москвой,

В Рузе и Тарусе, в дреме луговой,

– ни с того ни с сего прошептал напамять Алик.

А все же он прав, наверное. Сбегало к редким кущам у воды покатое поле (вилла была здесь единственной), по утреннему безветрию ртутно блестела неподвижная, почти твердая на вид, обширная вода, вертляво висела птичка в вышине, через одинаковые промежутки издавая мирные визги, а в промежутках тихонько звенел насекомый люд, наполняя этим звоном все вокруг. Чудно под Москвой.

Постояли недолго и пошли вдоль розовых кустов к террасе, к дверям, к входу и выходу.

В громадном холле-гостиной с камином и обшитыми темным деревом стенами, в мягком и глубоком кресле сидел Владлен Греков. Был он бос, небрит и пьян, но, как всегда, элегантен: свежайшая рубашка от Тиффани расстегнута с той мерой небрежности, которая определяет привычность ее ношения, а белейшие брюки, частично, вместе с босыми ногами, покоившиеся на столе, были неотрывной частью тела их владельца.

Нет, он не был пьян, он просто очень много выпил.

– О, явились!
– почти радостно приветствовал их хозяин виллы, не меняя позы.
– Значит, опередил ты меня, Саня; а я здесь сидел, на чудо надеялся. Выпить хотите?

И неудобно потянулся за бутылкой коньяка.

– Не суетись, - сказал Алик.
– Пить с тобой мы не будем.

– Зато я буду, - ответил Греков.

– Ради чего ты, скот, меня убивал?
– подал наконец голос Смирнов.

– Ради того, чтобы жить самому, чего ж тут непонятного?
– Греков отхлебнул из стакана порядочно и только тут заметил несообразное.
– Да вы что стоите? Садитесь, в ногах правды нет.

Делать нечего, сели. Смирнов - в кресло, а Казарян с Аликом - на пуфики.

– Красуешься, подонок, - сказал Казарян.
– Перед собой красуешься!

– А что мне остается делать?
– Греков отхлебнул еще раз и поставил стакан на стол.
– На колени перед вами валиться, прощения просить? Не буду. Даже, если бы вы захотели, вы ничем не можете мне помочь. А за так я на колени ни перед кем не встану.

– А не за так встал бы?
– спросил Алик.

– Обязательно и с удовольствием. Ба!
– Греков энергично растер опухшие веки.
– Как все хорошо было совсем недавно!

– Даже тогда, когда ты приказал свалить трупы в яму и залить их бетоном?
– тотчас спросил Смирнов. Этому вопросу Греков обрадовался, как дитя:

– Тогда было совсем хорошо! Концы в воду, и я чист перед народом и партией! Но одна ошибка, слабинка одна, и все к чертовой бабушке.

– Слабинка-то твоя в чем?
– тактично допрашивал Смирнов.

– Глебушку Ферапонтова пожалел, - признался Греков.

– Глеба пожалел? Ты не Глеба пожалел, кого ты вообще-то жалеть можешь!
– ты канал основных своих поступлений пожалел, - презрительно сказал Смирнов.
– Как говаривали мои клиенты, жадность фрайера сгубила.

Греков допил то, что было в стакане, и снова наполнил его, опять полюбовался цветом, полюбовался, полюбовался, поставил на стол и признался:

– И, конечно же, фатальная невезуха. Я ведь это местечко, Алька, на твоем новоселье с балкона присмотрел, так, на всякий случай. А когда понадобилось, вспомнил. Кто знал, что Смирнов к тебе в гости приедет!

– Послушай, Влад, - начал Алик, - если бы тебе все сошло, ты бы мог вот так спокойно, комфортно существовать, радуясь жизни, наслаждаясь жизнью?

– И еще как!
– с тоской по недостижимому признался Греков.

– Какая же ты гнусь!
– сказал Алик и встал с пуфика.

– Ну да, гнусь!
– Греков тоже поднялся.
– Жила-была гнусь. Она родилась в стерильной колбочке, развилась там до полной гнусности, вылетела в прекрасную чистую жизнь и стала творить свои гнусные дела. Так, что ли? Нет, дорогие мои сограждане. Чего я хотел в этой жизни? Местечко, чтобы жить безбедно и для собственного удовольствия слегка командовать. Но такое местечко всегда находится далеко и высоко, и, чтобы до него добраться, приходилось кое-что предпринимать. Начальство любит, чтобы его хорошо встречали, начальство любит, чтобы его хорошо принимали, начальство любит, чтобы его хорошо провожали. Я встречал, принимал, провожал их даже не как начальников, а как глав государств, и это им чрезвычайно нравилось. Наивные, как бы не от мира сего, они просто не знали, что на все это расходуются большие деньги. Да, ко всему прочему, они и подарки любили, очень любили, я им и подарки делал, дорогие. Они принимали, и поэтому я все ближе и ближе подходил к заветному местечку. Остается неясным одно: откуда я брал большие деньги? Догадайтесь!

– Ерничаешь. Шуткуешь. Надеешься еще, значит, - оценил грековский монолог Смирнов.

Стояли все четверо. Греков постоял, постоял, сел на место, взял стакан со стола, предварительно еще раз полюбовавшись цветом, выпил и, движением кадыка прогнав напиток вниз насильно - больше просто так в него не входило, ответил не на заданный вопрос, а на другой, который мучил:

– Я тебя, старичок, недооценил. Старичок в данном случае не ласковое обращение, а формальное, оценка тебя по возрасту и ошибочно предполагаемым возможностям.

– Ты ж меня знал, - с кривой усмешкой откликнулся Смирнов и сел на пуфик.
– Знал, что я кое-чего могу.

– Когда ты мог! Лет двадцать-тридцать тому назад. А сейчас ты старый и хромой. Так думал я. И ошибся. Что стоило мне лично операцией руководить! Вызвал бы тебя на свидание, подставил ребяткам, те бы и кокнули суетливого старичка. Всего и делов-то. Правильно я рассуждаю, Саня?

Алик рванулся к Грекову, за грудки поднял его. Рубашка от Тиффани затрещала. Греков, не сопротивляясь, висел на Алькиных руках и беззвучно смеялся. Алик уронил его на прежнее место и сказал: