Привенчанная цесаревна. Анна Петровна
Шрифт:
И сего смотрети же надобно и прирадеть тщательно зело. Но яко вера без дела, а дело без правыя веры мертво есть обоя, тако слово без промысла, а труд без чина и без потреб не успеет ползовати.
Ещё же велия злоба от диавола и козни его на люди, еже бы наука благоразумная где-либо не возимела места, всячески бо пропинания deem в той.
Господь же Бог во всём помощь сотворит людем спасительну».
— Что скажешь, владыко?
— Дай
— Нет, владыко, обожду, когда сам к делам приступить захочешь. При тебе никаких заместителей мне не надобно.
— Всё в руце Божьей, великий государь, продлить ли человеку живот свой или...
— Не продолжай, владыко, не продолжай!
— Не стану тебя огорчать, государь, а всё надо быть ко всему готовым. Как царевич там? Давненько его не видал? Учение у него по твоей ли мысли идёт?
— Что тебе, владыко, сказать. Приставил я к нему, поди слышал ты, учёного немца. Из Данцига. В Лейпцигском университете учился. О семье его доведался. Отец — богатый горожанин. Сын в науках успехи имел. Мартин Нейгебауэр называется. Пока ещё сам его не видел. Когда до Москвы доберётся, тогда рассудим.
1699 года декембрия в 20 день издан указ
Великого Государя о праздновании нового
года отныне с 1 января. Ради того празднества
украсить все дома сосновыми и еловыми
ветками, а также можжевеловыми по образцам,
выставленным в Гостином дворе. В знак веселия
отныне следует поздравлять друг друга. На Красной
площади устроить огненные потехи, а по дворам
стрелять из пушек и мушкетов, а также пускать
всяческие ракеты.
Не опустел Лефортов дворец. Снова двери настежь. Иллюминация — глаз не оторвёшь. Хвоей окрест пахнет. Фонари цветные горят. Возок за возком в ворота въезжают. Все знают, принимать гостей будет сама Анна Ивановна. Что там платья немецкие наимоднейшие, главное — от блеску бриллиантов глаза слезятся. Вся горит переливается. Хороша! Ничего не скажешь, хороша. А уж как после возвращения государя расцвела. Щёчки пухленькие. Розовые. Губки вишнёвые. Капризные. Глаза — что твои незабудки. Брови вразлёт. На высоком лбу локончики золотятся. Государь с кем ни поговорит, всё к ней оборачивается — налюбоваться не может.
— Вот видишь, видишь, рёзхен, всё по твоей мысли вышло. И торжество, как в Европе. И гостей — дай Бог уместиться в таком-то зале. И скрываться тебе ни от кого не надобно.
— Мой Питер, ты настоящий волшебник! Ты пойдёшь со мной танцевать первый танец, правда? Самый первый! Если бы ты знал, как мне это важно. Ведь знаешь, разное люди толкуют...
— Танцевать с тобой, рёзхен? Непременно. Только обожди немножко. Без меня
начинайте. Тут ещё по делам потолковать надо с Шереметевым и Фёдором Юрьевичем.— В такую-то ночь! Это безбожно, либлинг!
— Великий государь...
— А вот и ты, Князь-Кесарь. Извини, Анна Ивановна, освобожусь, тотчас тебя сыщу. Давай-ка князь, в затишный покой зайдём, потолкуем. Князя Бориса Петровича что-то не вижу.
— Здесь Шереметев, великий государь, где же мне ещё и быть.
— Тогда начнём. Итак, господа, одиннадцатого ноября сего года заключили мы тайный союз с королём польским курфюрстом Саксонским Августом.
— Договор, ваше величество, договор. Оно точнее будет.
— Буквоед ты, Борис Петрович, ещё какой буквоед. Пусть договор. И по тому договору обязались мы незамедлительно вступить в Ингрию и Карелию по заключении мира с Турцией.
— Но не позже апреля года 1700-го, государь.
— Погоди, Фёдор Юрьевич, до апреля ещё дожить надо. Другое сейчас важно. По нашему договору...
— Скажите иначе, ваше величество, по плану Паткуля — им он выгоден, не нам.
— Да уж, только выхода у нас пока иного нет, как понимаю. Значит, Лифляндия и Эстландия переходят к Августу. Но мир с Турцией у нас пока не заладился, и время это следует использовать для создания новой армии.
— Ничего не скажешь, нужда крайняя, потому что по распущении стрельцов никакой пехоты наше государство не имеет.
— Стрельцов поминаешь добром, Борис Петрович.
— А что мне скрываться, государь. Не одному государю они верой и правдой служили. Сколько животов за землю русскую положили. Если кто в какой заговор и вошёл, начальников судить надобно — их вина, их игры. А стрелец — что ж, солдат он. Отличный солдат. От отца к деду.
— Некогда разбираться было, боярин. Некогда! Семнадцатого ноября объявили мы набор новых двадцати семи полков, разделили их на три дивизии и подчинили командирам Преображенского, Лефортовского и Бутырского полков.
— Что делить-то, государь. Для начала набор завершить надо. Ещё неизвестно, как-то он пойдёт. Так полагаю, раньше будущего лета с формированием их не управиться.
— Спешить надо, Фёдор Юрьевич, изо всех сил спешить.
— За спешкой дело не станет, государь, был бы от неё толк. Это ты у нас такой скорый, ровно в кипятке купанный.
— Либлинг! Государь, я заждалась тебя! Ты же обещал!
— Иду, рёзхен, иду!
— Государь, союзники наши великое неудовольствие выражают: не стояло такого в нашем договоре с Августом, чтобы входить нашим войскам в шведские пределы.
— А что, это невыгодно нам, Шереметев?
— Выгода выгодой, государь, а договор...
— То-то вы, Борис Петрович, всегда буквы договора держались.
— Я же не монарх, ваше величество.
— А монарху тем более воля поступать, как его державе удобней. Неужто о союзниках печься? Да они нас при первом же случае кому хошь продадут. Не так разве, Фёдор Юрьевич?