Привенчанная цесаревна. Анна Петровна
Шрифт:
— О, ваше величество, фрейлен Катрин, очень старалась. Фрейлен так хотелось вас порадовать счастливым исходом.
— Вижу. Всё вижу. Ценю. Дай-ка расцелую, Катя.
— Я огорчила вас, мой государь.
— Огорчила? Это чем же?
— Девочка. Вы вряд ли хотели девочку.
— По правде, никого не хотел. Одна ты мне, Катя, нужна. А коли дочка родилась, то пусть будет дочка.
— Сынкам моим Бог веку не дал. Дочке тоже... Хворает Катрин...
— Не судьба, значит. У нас говорят, Бог дал, Бог и взял. А эту непременно тебе в утешение оставит. Красавицу
— Мне бы так хотелось, чтобы вы её полюбили, мой государь.
— А уж это какую вырастишь, Катя. Ты мастерица мне угождать, вот и постарайся, слышишь?
— Я так мало могу, мой государь.
— Зато я могу всё. Как дочку-то назовёшь?
— Ваша воля, государь.
— А у тебя-то никаких желаний?
— Есть одно. Но, может быть, это глупость и вам не понравится.
— И что же?
— Анной... Аньхен, мой государь.
— Вот как. Аньхен... Что же, пусть Аньхен. Где она? Покажите-ка мне её.
В Измайловском дворце шёпоты. От поварен и людских до царицыных покоев. Вслух кто бы решился, а так — будто ветер шелестит. Родила. Опять родила немка государева. Нет на бабу угомону. Что ни год по младенцу в подоле тащит. Добро бы мужняя жена. Законная. Перед святым алтарём венчанная. А так — приблудная девка.
В Лефортову слободу Меншиков привёз в 1704-м году тяжёлую. Еле царевне Наталье Алексеевне доставил, по дороге не растерял. В дороге порастрясло — чуть не на следующий день родила. Петром окрестили. Мальчика-то.
Недолго пожил. Через год прибрался. А немка в сентябре 1705-го нового притащила. Павлом нарекли. Не то чтобы государь радовался, а доволен был. Все заметили.
В 1706-м, в декабре, дочка Катерина на свет появилась. Эта полтора годика, поди, дотягивает. Тут ей и сестричку принесли. Анной назвали. Вдовой царице Прасковье Фёдоровне так объяснили, будто хочет немка своих дочек в честь её царевен назвать. Появилась Катерина, за Катериной Анна. Одна Прасковья осталась. Да у немки не задолжится. Оглянуться не успеешь — новый младенчик орёт.
Сама не кормит — все знают. Кормилиц берёт, будто боярыня какая. Себя не утрудит. Хотя и обходительная, правда сказать. Никого злым словом не обидит. Сплетен не плетёт. Всё норовит каждому улыбнуться. Поговорить-то не всякий с ней и станет, а на поклон как не ответить. Да и государя лучше не гневать. В чести у него немка. Слов нет, в чести.
В покоях царских царевна Екатерина Иоанновна к вдовой государыне прибежала. Запыхалась. Личико, что твой маков цвет.
— Государыня матушка, слыхала, честь-то немке какая!
— Катеринушка, в который раз остерегать тебя надобно: о немке ни полслова. Не приведи, не дай Господи, до государя Петра Алексеевича дойдёт. Что те за труд по имени-отчеству величать?
— Немку-то? Да ты что, государыня матушка! Я-то царевна рождённая,
а она, она — как только тётка Наталья такую покрывать может!— Сказала, перестань! Гневу моего дождаться хочешь? Дождёшься, как Бог свят, дождёшься. Сколько раз говорено: во всём мы от государя зависимые, от милости его, от щедрот несказанных.
— Несказанных! Откуда, государыня матушка, такие слова у вас берутся! Это наши-то два задрипанных учителишки — за них, что ли, благодарить до скончания века надобно? Или за дворец — от избы не отличишь? Или за женихов — который год государь их для нас ищет, сыскать не может? За что?!
— Что на тебя, Катерина, нашло? Грибов поганых объелась? Где только зимним временем сыскала.
— Нашло, государыня матушка? А то, что восприемниками от купели новорождённой-то этой Аннушки, знаете ли, кто будет?
— Ну, уж это кто государю под руку подвернётся.
— Ну, уж и подвернётся. Государыня царевна Наталья Алексеевна да сам объявленный наследник — царевич Алексей Петрович. Видали ли честь такую для выпорков, хоть и царских?
— Точно ли, Катеринушка?
— Точнее некуда. Девицы Арсеньевы на всю Москву раззвонили, чтобы народ служивый, выходит, с подарками да поздравлениями спешил.
— Выходит, и нам, царевна, поспешать придётся.
— К немке? Быть того не может.
— В семнадцатый год вошла ты, Катерина Иоанновна, а ни на волос не поумнела. Коли такая воля государя, расстараться надо.
— Матушка!
— Что — матушка? Ты то в толк возьми, мог Пётр Алексеевич нас куда хошь на неисходное житьё сослать. Так ведь не сослал. Сама знаешь, нет такого посланника, чтобы матери твоей чести не отдал, подарков не передал.
— А ты, матушка, те подарки Петру Алексеевичу.
— Верно. Так и что из того? И нам с тобой немало перепадает.
— Без его ведома.
— А при дворе царском всегда так — изворачиваться надобно. Сейчас пойдём подарки Катерине Алексеевне по причине благополучного разрешения от бремени Анной Петровной готовить. Угодить бы только!
Варварушка Арсеньева и тут первая: не смотри, что росточком мала, спина колесом — всё в землю смотрит. Добежала до роженицы Катерины Трубачёвой — подарки свои да сестрины уж раньше снесла — с вестью: вдовая царица Прасковья идёт. С поздравлением.
Катерина разволновалась, раскраснелась вся. Не было ещё такого. Может, и впрямь лучше дела её пойдут. Царица Прасковья приветливая, да куда какая расчётливая. Шагу без прикидки не ступит.
— Катерина Алексеевна!
— Что уж вы так меня величаете, моя государыня. От вас мне и имя одно в честь.
— Полно, полно, Катя. Сама знаешь, я к тебе всем сердцем.
— Как благодарить мне вас, моя государыня?
— Это нам тебя благодарить надобно, что порадовала нашего государя Петра Алексеевича дитём. Дитё — всегда радость в доме.