Привет с того света

В каталажке меня продержали часа два. Наконец меня пригласили в кабинет Расторгуева.

— Ты долго еще будешь путаться у следствия под ногами? Тебе что, мало приключений на свою… — он осекся. — Ну, в общем, ты поняла… Из пистолета, который нашли в твоей машине, наверняка грохнули Воронцову и ее мужа-иностранца…

— Но там же нет моих отпечатков пальцев и быть не может, — парировала я.

— Нет, ты все-таки неисправима, — вздохнул Расторгуев.

Этой фразой он дал старт пятнадцатиминутной беседе. Вернее, это скорее был его монолог о том, как должна вести себя порядочная женщина.

Увы… Я расторгуевскому идеалу абсолютно не соответствовала..

После того как меня рано утром все-таки выпустили из милиции, я устало села в свою «девятку» и направилась домой. Остановившись на перекрестке возле Центрального рынка, я нажала на кнопку магнитофона и решила послушать музыку. Но странным образом с магнитофонной ленты понеслись не приятные мелодии песен Татьяны Овсиенко, а грубый хрипящий голос хамоватого мужика. Было ясно, что машину успели открыть в мое отсутствие.

«Слушай ты, сука, какого х… ты наступаешь мне на хвост? Что ты ходишь по пятам? Я предлагал тебе бабки, ты не захотела. Я „повесил“ на тебя серьезные улики, связанные с убийством Аньки Воронцовой и этого петуха Игнатова. Но ты снова выходишь сухой из воды. Однако дело намного серьезней, чем ты думаешь. Предупреждаю последний раз. Привет с того света!»

Запись послания кончилась, и вслед за ней послышались музыкальные ритмы ближневосточной эстрады. Я выключила магнитофон и задумалась. Все это наводило на определенные размышления. Я уже собралась ехать к дому, как заметила голосующую на тротуаре шикарную даму, в которой легко узнала Албену. Я притормозила и предложила подвезти.

— Как хорошо, что я тебя встретила, — Албена показалась мне чем-то встревоженной. — Мне хотелось поговорить с тобой.

— Что, угрозы повторяются?

— Да не то чтобы угрозы… А так, звонят и молчат. Только дышат в трубку и смеются. И я думаю, что звонят из какого-то борделя.

— Почему ты так подумала?

— В трубке были слышны голоса, скорее, выкрики уличных женщин. К телефону подходили какие-то шлюхи и что-то невнятно-глупое говорили. Вероятнее всего, он просто маньяк. Я уже было подумала, что кто-то просто балуется. Но вчера все тот же голос с кавказским выговором сообщил, что ребенка убьют, если я не выкраду «графские сокровища», как он это назвал, у Костика. Но откуда он мог знать о наших семейных тайнах?

— А лучшие друзья?

— Никто не мог об этом знать. Это тайна нашей семьи. Даже Макс случайно узнал наш с Костиком секрет.

— Он хотел все подслушать?

— Нет, он проснулся и не спал, а дверь была открыта.

— Мог Макс рассказать об этом Арифу? Поделиться с лучшим другом.

— Скорее, нет, он умел держать язык за зубами. И несмотря ни на какую дружбу, Макс и Ариф были прежде всего люди коммерческого склада ума. То есть дружба дружбой, а кошелек врозь.

— Албена, я понимаю, тебе еще больно вспоминать. Но я хотела бы, чтобы ты мне больше рассказала о Максе, какой он был человек и прочее…

— Я, наверное, его очень любила, — как-то не совсем ответом на вопрос прозвучал ответ Албены, и я даже заметила, что сказано это было с какой-то невысказанной грустью по ушедшему.

— Любила? А что, сейчас ты его уже не любишь? Извини, я не хотела напоминать, но…

— Любила. Но больше не люблю. Ни жившего тогда, ни мертвого сейчас. И все-таки пусть земля ему будет пухом. Древние говорили: «Мертвых либо хвалят, либо о них молчат».

— Он был плохим мужем? Изменял?

— Дело даже не в этом… Многие мужчины изменяют своим женам. Такова их природа. Умная женщина не станет глупо ревновать по пустякам. Просто в безоблачной юности я полюбила чистого мечтательного юношу, поэта, так я по крайней мере считала, ведь он пробовал что-то сочинять. Я полюбила романтика, свято верящего в справедливость, честность, порядочность. Кто-то из психологов отметил, что любим мы то, чего недополучили в детстве. Вот и я, выросшая среди хапуг, барыг, «нужных и полезных людей», в любви искала противоположность этому миру. Я вышла замуж за этого романтика против воли родителей и Костика. Ведь кто он был для них — нищий инженеришка. Человек не их круга, не их интересов. Понимаешь, Таня, порой хочешь создать что-то очень похожее на счастье, а получается обычная семья, которая каждая несчастлива по-своему, как писал граф Лев Толстой.

— И в чем было несчастье твоей семьи?

— Романтик превратился в пошлого карьериста, который с успехом использовал мои связи. Со временем он и сам стал «нужным» им всем, кто его не хотел признавать. Мечта об идеальной семье превратилась в мещанский вещизм. А наших общих друзей — романтиков из той среды, где мы все «варились» и где мы полюбили друг друга, то есть настоящих друзей, мой «прекрасный принц», обратившийся вдруг в «крутого», распорядился не пускать на порог под любым предлогом. Их заменили тупые рожи, в дорогих и стильных лимузинах, с роскошными коттеджами за городом, с сотовыми телефонами, по которым они названивают когда надо и не надо и где надо и не надо. И кого же я теперь могла любить? Принца-романтика не стало, а «крутого» я могла выбрать и среди своих. Вот такая банальная история несложившейся любви.

— Да, это часто случается, — посочувствовала я Албене.

И тут же "спросила:

— А когда появился на горизонте Макса Ариф и что собой он тогда представлял?

— Ариф работал с Максом, еще когда тот был инженером на заводе. Потом они стали заниматься совместным бизнесом, но это помимо его основной работы в ювелирном магазине моего брата «Черная жемчужина». Я хорошо к нему относилась. Хотя он и был такой же купец, как и все наши знакомые, иначе бы Макс с ним не знался, но было в нем нечто такое «светлое, чистое», которое, наверное, бывает только у женщин и у мужчин с женским восприятием мира. Ариф — это само обаяние, вкус и манеры его вызывали мое восхищение. Мне даже трудно было вообразить, как в нем одном уживались меркантильная натура торговца и высокая душа художника.

— Художника? — задумчиво повторила я. «Действительно, оптовый поставщик опия-сырца и вдруг художник», — подумала я. А что, всякое бывает. Гитлер, например, был строгим вегетарианцем. Да и многие идеологи фашизма были весьма сентиментальными личностями. Знала бы ты, наивная Албена Андреевна, кем был на самом деле этот мечтательный художник…"

Мои мысли нарушил звонкий голос Албены:

— Да, художником. Он подарил мне умопомрачительное полотно «Раздвоение личности» собственной работы. Это самый лучший подарок, который я в жизни получала. Ариф сказал, что нарисовал свою душу, а я думаю, что это был портрет душевного состояния Макса. Просто Ариф не хотел меня тревожить.

— В каком смысле? — не поняла я.

— Ну, понимаешь, у таких людей, как Ариф, бывают странности…

— То есть?

— Возможно, он втайне любил Макса, ты ведь знаешь, что он был гомосексуалист. Объект вожделения, вероятней всего, об этом ничего не знал. И это выразилось в написании картины.

Албена стала выражать бурное восхищение талантами приятеля мужа, свойственное всем холеричным, идеалистически настроенным натурам.

— Хочешь, я тебе покажу картину, зайдем ко мне, и ты увидишь, какой это был талант?

Я вежливо отказалась. Но мне все-таки было интересно, что это за «Раздвоение личности». Возможно, раздваивалась сама личность Арифа на подлое существо хищной твари и, должно быть, действительно на нечто высокое, талантливое. Не знаю почему, но я поверила Албене.

Мы уже почти подъезжали к «сталинке» Албены, на портале которой мускулистые юноши и прекрасные девушки, застыв каменными изваяниями, ожидали до сих пор не то обещанное еще Лениным и Сталиным коммунистическое «завтра», не то второе пришествие Христа, как вдруг я предложила Албене прослушать аудиокассету с угрозами в мой адрес.