Приволье

— Просто так… Помогите, если можете, отыскать ту хату, куда приехала мать к сыну.

— А не заметили вы, случаем, возле той хатенки мужчину с малым дитём на руках?

— Как же, как же! — воскликнул я. — Именно заметили!

— Так это был я. — Тут парень рывком натянул на лоб картуз. — Только, будет вам известно, вчера приехала не мать к сыну, а теща к зятю. А зять — это я. И я хочу знать, зачем вам потребовалась моя теща?

— Если тебе не трудно, то проводи нас к своей теще, — сказал я. — Мне надо с нею повидаться и поговорить.

— Я как раз иду на работу. Вон туда. — Парень указал на зеленые кущи деревьев, сквозь листья которых виднелся дом из красного кирпича. — Там, между прочим, проживают мои подопечные, заждались, поди, — добавил он, невесело улыбнувшись. — Надо к ним поспешать.

— А ты садись в машину и поедем с нами, — сказал Олег. — Покажешь свою хату, а на работу я тебя мигом подброшу на машине. Так что к своим подопечным не опоздаешь.

— Ну, ежели так, то я согласен.

Парень быстро влез на заднее сиденье «Москвича» и сказал Олегу:

— Держи прямо. Моя хатенка приметная, без кола и без двора, ее не проедешь. — И обратился ко мне: — Меня зовут Петром Калашниковым. Вот уже десятый год безотлучно нахожусь при бугаях здешнего племпункта, — добавил он, когда мы вдвоем направились к хате по знакомой мне темневшей в бурьяне дорожке. — Дома одна теща, Дарья Петровна, с внуком Андреем. Так что я оставлю тебя, беседуй сколько душе угодно, а меня пусть твой шофер, как и обещал, подбросит на племпункт. Эти мои разлюбезные красавцы не любят, когда я задерживаюсь. — Он решительно распахнул дверь и из сеней, крикнул: — Мамаша! Принимайте гостя! А я поспешу к бугаям!

— Ой, кто же это, Петя? — послышался женский голос. — Ох, господи, какой еще гость?

— Он сам про то скажет, — ответил Петр Калашников и ушел.

Я видел, как наш «Москвич», развернувшись, промелькнул мимо окна. А передо мной уже стояла, будто и знакомая мне и будто не знакомая, пожилая женщина, держа на руках годовалого ребенка. Я двинул от удивления плечами и подумал: а не ошибся ли? Может, этот бугаятник привел меня не к той старухе, с которой я ехал в грузовике? Это была совсем другая женщина, мне она показалась и моложе, и глаза у нее не были заплаканы, и на лице не осталось и следа грусти.

— Вы узнали меня? — спросил я.

— Что-то, товарищ, не признаю, — ответила она, все еще с удивлением глядя на меня. — Вы, случаем, не из совхозного месткома? Не насчет ли моей жалобы?

— Нет, я не из месткома. Вспомните, вчера мы вместе ехали на грузовике, — говорил я, а в голове: «Да нет же, это совсем не та старуха, которая всю дорогу плакала и которая мне была нужна». — Помните, рядом с вами сидела женщина, веселая, в шляпке, и старик с мальчуганом. А я все время стоял возле кабины.

— Что-то не припомню. Память стала дырявая…

— Вспомните, мы с шофером помогали вам слезть с грузовика. А к вам бежала девочка лет четырех? Неужели забыли?

— Какаясь, верно, баба сидела возле меня, — ответила старуха с ребенком. — И старик с пареньком был. А тебя не припоминаю… А по какому же делу ты ко мне? Ежели то заявление, какое я посылала в местком, давно, еще из Ставрополя… Адвокат, грамотный человек, писал…

— Нет, мамаша, я приехал не в связи с вашим заявлением, — поспешил ответить я. — Я приехал так, без особого дела…

— Как же без дела? Такого не бывает… Дела нету, а приехал?

— Хотелось повидаться с вами и побеседовать.

— Да об чем же нам толковать-то? — еще больше удивилась старуха. — Ежели насчет моего заявления в местком, сказать, насчет моей дочки… Что-то никак не возьму в голову.

— Я уже сказал вам, что приехал не насчет жалобы. Просто так, если вы не возражаете, поговорим вообще…

— Зараз я внука уложу, ему пора спать. Солнце-то уж садится.

Дарья Петровна прошла с внуком в соседнюю комнату и долго не возвращалась. У меня было время и подумать, и осмотреть чужое жилье. Обычная деревенская бедная обстановка, даже с деревянной лавкой вдоль стены. Не было, как обычно, стульев — стояли две самодельные табуретки и эта длинная, из широкой доски, лавка. На кровати — ни перины, ни подушек и подушечек, которые возвышались бы горкой, как у круглолицей Маруси. Не было ни знакомых мне цветов в банках на подоконниках, ни занавесок на окнах, ни дивана с непременными кружевными накидками, ни дорожек на полу. Свежий глаз без труда замечал не только материальные недостатки Петра Калашникова, а и отсутствие в хате заботливой хозяйки. Все, что было здесь наскоро прибрано и наскоро убрано, сделано, очевидно, недавно, руками Дарьи Петровны.

Наконец вернулась Дарья Петровна. Голова у нее причесана, на плечи накинут шерстяной, тонкой вязки, полушалок. Она присела на табуретку, присмиревшая, готовая слушать, что же я ей скажу, о чем стану спрашивать. А на дворе уже начинало вечереть, темнели оконца, в комнате густел, плотнел полумрак.

— Беда, электричество тут дают, когда уже совсем стемнеет, — сказала Дарья Петровна. — Посидим пока без света, посумерничаем… Так неужели и ты тогда ехал с нами на грузовике? Всех помню, а тебя не припомню… Так зачем же ты приехал? Должно быть, по жалобе…

— Нет, не по жалобе, — еще раз сказал я. — Я приехал на хутор и отыскал вас, Дарья Петровна, только для того, чтобы спросить: скажите мне, если это, разумеется, для вас не тайна, почему вы тогда, в грузовике, были так опечалены? Почему всю дорогу плакали? Что за горе было у вас?

— И из-за этого прикатил сюда на легковике? — от удивления Дарья Петровна даже рассмеялась. — Ой, быть того не может! Да ты что, парень, аль не при своем уме? Зачем тебе понадобилось знать мое горе? Неужели ради этого и припожаловал на хутор?

— Да, ради этого…

— Какой же дурень тебе поверит? — спросила Дарья Петровна, поправляя на плечах полушалок. — Брехня! Я тоже не верю.

— А я прошу поверить мне, — говорил я, понимая, что мои слова все одно не убедят старуху. — А что тут такого? Почему вы мне не верите?

— Да у тебя что, и вправду никаких других дел тут нету?

— Я уже сказал. Мне интересно узнать от вас…

— Ой, парень, ой, не хитри, не обманывай старших, — перебила она, весело посмотрев на меня. — Да ты подумай сам: разве можно приезжать к каждому, у кого в жизни стряслась какая беда аль свалилось на плечи какое горе? Не верю! И кому нужны мои слезы? Никому! В местком еще когда послала жалобу, а ответа никакого нету… А вот и свет! — сказала она радостно. — Ну, теперь, при таком освещении, смотри на меня и ничего от меня не утаивай. Я гожусь тебе в матеря, и ты говори, как сын матери: какая причина заставила тебя сюда приехать?

Пришлось сказать ей всю правду.

Дарья Петровна слушала меня молча, и я заметил, как лицо ее темнело и старело, и теперь она уже была похожа на ту, плакавшую на грузовике, старуху. И вдруг, как бы что-то вспомнив, она закрыла широкими, натруженными руками лицо, и я увидел, как между ее кривых, утолщенных в суставах, пальцев потекли слезы. Она плакала беззвучно, не всхлипывала, не шмыгала носом, то наклоняя, то поднимая голову. Я ждал, когда она успокоится, уже не надеясь на откровенный разговор. Однако Дарья Петровна перестала плакать так же неожиданно, как и начала, только еще долго, молча и с удивлением смотрела на меня мокрыми и такими же печальными глазами, как и тогда, на грузовике.