Приволье

— Выходит, плохой из тебя угадчик моей жизни, — сказала она, пробуя через силу улыбнуться. — Сказать, никудышный.

— Выходит, так, — согласился я.

— Да и как ее, неизвестную жизнь, узнать? Не зря же говорится: чужая жизня — потемки.

— Но какое же у вас было горе? — еще раз спросил я. — Теперь-то вы можете сказать мне?

— Было? — переспросила она, и слезы снова покатились по ее щекам. — Оно, горе, не только было, а и осталось, мое горюшко, со мной… Как тебе известно, сюда я приехала из Ставрополя. А чего всю дорогу плакала? Думала, как же мне помирить свою дочку с зятем, и придумать не могла, а сердце болело, болело. Горюшко мое — дочка Галина. Нажила с мужем двоих детишек, а после этого подняла хвост и убежала, извиняюсь, к какому-то подлюке, хотя он и считается человеком ученым да культурным. А чего убежала? Законный муженек оказался не таким, некультурным. Подавай другого, культурного, будто с культурным бабе, извиняюсь, спать слаще…

Из ее сбивчивого рассказа я понял: мать во всем обвиняла дочь и была полностью на стороне зятя, хвалила его, называла «парнем хоть куда»; он и на работе старательный, и с людьми обходительный, и не пьющий, и не курящий.

— А почему не пьет и не курит? — спросила она и сама же ответила: — Потому как завсегда находится при бугаях, а те животные сильно благородные, они не могут переносить ни табачного дыма, ни спиртного духу. И ежели бугаятник закурит папироску или выпьет чарочку, то сильно злятся. Есть у Пети бугай по прозвищу Поэт. Так тот любит стишки слушать. Петя читает ему все подряд, и бугай, веришь, аж глаза от удовольствия зажмурит.

По утверждению Дарьи Петровны, ее дочь, Галина, была виновата решительно во всем: и в том, что после окончания института не осталась в Ставрополе, где ей предлагали работу, а поехала лаборанткой в «Алексеевский» — «хотелось ей тут пробиться в науку»; и в том, что Галина поспешила выйти замуж за Петра Калашникова, бугаятника, и в том, что родила двух детей.

— Не было бы у нее детишек, и она свободна, могла бы, ежели не нравится, бросить мужа, — добавила она. — А теперь остались они без матери, сиротками… Как им, бедняжкам, жить?.. А насчет Петри скажу тебе истинную правду: хоть он и находится на простой работе, а человек он сердешный, через то и бугаи его любят. И дело свое он знает. Всему семейному, горю повинна Галина. Получается так: когда выходила за Петра, то он ей нравился, а через время, рассмотревшись, увидала, что муж у нее не такой, какого бы ей хотелось. И должность у него — бугаятник, совестно людям сказать, и культурности мало. И еще надобно тебе сказать: Галина — девка собой смазливая, мужики еще и зараз поворачивают на нее свои головы, как ото цветущие подсолнухи поворачивают к солнцу свои шляпки. А тут, как на беду, в Воронцовский из Москвы приехал молодой ученый по имени Валерий, собой и красивый, и культурный, и в шляпе. Вот тут-то моя Галина и сдурела, бросила мужа и детишек и помчалась до красавца в шляпе.

История, рассказанная мне Дарьей Петровной, в общем-то обычная, каких в жизни встречается немало, и пригодна разве что для сюжета короткого рассказа. Однако в этой с виду мало чем примечательной семейной истории меня привлекла одна деталь: по утверждению матери, Галина не стала жить с Петром только потому, что в нем якобы не было, как выразилась Дарья Петровна, «того культурного обхождения, каковое имеется у Валерия».

— Может, дочь ваша полюбила Валерия? — спросил я.

— Какая там еще любовь, — нехотя ответила Дарья Петровна. — Так, одно баловство. И тот, ученый, тоже хорош гусь, сманил замужнюю бабу. Вот на него-то я и жалобу писала. Да что с того толку?

— Дарья Петровна, это то, что было, — сказал я, желая вызвать у моей собеседницы интерес к нашему разговору. — А как теперь? После вашего приезда сюда?

— Что ж теперь? Одно слово: плохо. — Дарья Петровна печальными глазами посмотрела на меня. — И не их мне жалко. Не поладили промеж себя молодые, — и нехай, ничего не поделаешь, не они первые, не они и последние. Жалко малышей, ить они-то ни в чем не виноватые и страдают понапрасно. Старшая, Надюша, в детском садике днюет и ночует, там ей хорошо. Но ить она все уже понимает, по заплаканным ее глазенкам вижу — соображает, что к чему. А Андрюшке мать еще больше нужна. Думалось, приеду, как-нибудь улажу ихний разлад и вернусь до своего старика. Оставила-то одного, а он тоже беспомощный, как малое дитё. Теперь вижу: придется пожить у зятя. Как же Петя обойдется без меня с детишками? Он и так, бедняга, весь извелся от горя…

— Говорили ли вы с Галиной-то?

— А то как же! — живо ответила мать. — Была, была у меня с дочкой балачка, да что толку. Неразумная девка, опозорила и себя и всех нас.

— Что же она говорит?

— Заладила одно: не буду жить с неотесанным мужиком, и весь ее разговор. Знать, тот, Валерий, выходит, и отесанный, и чистенький, городской, а Петро и неотесанный, и мужик. — Дарья Петровна тяжело вздохнула, вытерла пальцами слезы на щеках. — А куда, спрашиваю, смотрела, вертихвостка, когда выходила замуж за неотесанного мужика? Была, отвечает, молодая и слепая. А зараз, вишь, подросла и враз изделалась зрячей, все увидала и все поняла. Знаю я эти бабские уверточки, сто причин отыщет в свое оправдание. Уйти от мужа? Это что же такое? Да и Петя — это же какой человек, если бы ты знал. Золотой! И работник безотказный, и семьянин, каких надо поискать, и слова обидного ей не говорил. Жить бы да бога молить, что достался такой муж. А ее, как ветром, понесло к другому. В душу влез тот Валерий, ласковыми словами заморочил молодую и дурную бабью голову. Вишь, как рассудила: тот — ученый, а этот — бугаятник, мужик. А что плохого в том, что Петро ухаживает за бугаями? Должность и заработная, и почетная, и не каждому ее доверят. Поглядел бы ты, как эти рогатые великаны любят Петра, как они его поджидают и как встречают. Все то, что он им говорит, те стишки, какие читает, они понимают, как люди, ей-богу! Сильно уважают они Петрю, а он их иначе как красавцами не называет. Чуть что: мои красавцы! Вот пусть бы тот, культурный Валерий, сумел бы так запросто обходиться с бугаями, как обходится с ними Петро.

— Где же Галина сейчас живет?

— Там, у него. Где же еще! Бесстыдница! — Дарья Петровна закрыла тоскливые мокрые глаза, помолчала. — Приехал — и ему, как ученому, сразу дали две комнаты в тех кирпичных домишках…

— Есть ли у него жена?

— Будто бы неженатый, — нехотя ответила Дарья Петровна. — Да кто их поймет-разберет? В отъездах все мужики холостяки. — Она вздохнула глубоко, всей грудью. — Ить грамотная моя Галина, не то, что я, в институте обучалась, а вот ума-разума не набралась и через то не понимает: счастливая жизня бывает только тогда, когда перемешаны праздники с буднями. А с тем Валерием у Галины зараз одни праздники, каковые могут вскорости наскучить и ему и ей… А тогда что? — И снова тяжелый глубокий вздох. — Хоть она и моя чадушка, а я скажу так: ненормальная, вот она кто! И могу добавить: с тем Валерием у нее все одно не получится семейная жизнь. Перебесится баба, покуражится, вертихвостка, да и возвернется к Петру.

— А если не вернется?

— Я мать и вижу, что вернется, — уверенно ответила Дарья Петровна. — Она уже и зараз то заглянет в детский садик, к Наденьке, то забежит в хату, когда Петра нету, чтоб хоть взглянуть на Андрейку… Эх, горе, горе. Мне же все видно: по соседству с тем бесом, каковой турнул ее к чужому мужику, в душе у нее все еще живет мать, и она-то, мать, кличет и тянет к детям. Да и приходит к доченьке и к сынишке не с пустыми руками. То молока принесет, то конфеток. А вчера прибежала перед вечером, взяла Андрейку, прижала к себе, целует и сама слезами заливается… Что же это за жизнь? Детей Петро ей не отдаст, в этом он как железо. Да ежели б и отдал, то с детьми она Валерию не нужна. Так что помучает себя и других возле себя да и заявится к Петру и к детям как миленькая. Хорошо, ежели за это время Петро душой к ней не очерствеет и после всего примет ее. А ежели не примет?

В это время отворилась дверь, вошли Олег и Петр Калашников. На вопрос Дарьи Петровны, почему он не остался на работе, ответил, что заехал на минуту и, передав теще трехлитровый стеклянный баллон с молоком, кувшинчик со сметаной, добавил:

— Специально в ларьке для меня оставили. Попросил ларешницу. Такая славная женщина. Давайте вместе повечеряем, а тогда я уйду на дежурство.

На стол были поданы яичница, зажаренная на сале в большой сковороде, молоко, сметана. После ужина Олег отправился спать в машину: переднее сиденье в «Москвиче» откидывалось и получалось удобное для отдыха место. Дарья Петровна дала ему подушку и одеяло. Мне она постелила на низкой койке с пружинистой железной сеткой. Мрачный, все время молчавший Петр хотел, наверное, еще что-то сказать, но не решился. Постоял возле дверей, предупредил тещу, чтобы утром его не ждала, и отправился к своим бугаям.

Я разделся и лег в постель. Дарья Петровна потушила свет и ушла в комнату, где спал внук. Я натянул на голову одеяло, хотел уснуть и не мог. Перебирал в памяти все то, что довелось мне увидеть и услышать в Алексеевке и здесь, на Воронцовском. И сколько я ни думал, снова все та же мысль не давала мне покоя: напрасно я сюда приезжал. Обидно было, что мне лишний раз пришлось убедиться: жизнь, которую хочешь описать, — выдумать нельзя, ее непременно надо знать, видеть вот так, вблизи, как я увидел ее сегодня.

Прошло немало времени. Я уже собирался уснуть, когда скрипнула дверь и Петр еще с порога, не зажигая свет, сказал глухо:

— Это я. Извини, что беспокою. — Он присел на койке у моих ног, грузное его тело вдавило сетку. — Подумал, подумал и решил вернуться. Теща небось рассказывала про мою беду?

— Кое-что говорила. По моей просьбе.

— Значит, тебе известно, что приключилось с моей семьей?

— Известно.

— Я вернулся, чтобы у тебя, живущего аж в Москве, спросить: как мне теперь жить? — Койка под ним качнулась. — Посоветуй, дорогой товарищ, подскажи. Ты — человек грамотный, в газеты пишешь. Подсоби советом, по-дружески, по-мужски. Горе-то какое свалилось на мою голову! Веришь, дажеть мои чубатые красавцы, до чего же умные существа, понимают мою сердечную боль. — Он горестно усмехнулся, лица его я не видел. — По глазам ихним бычьим вижу — понимают, а ничем помочь мне не могут. У меня есть бугай по кличке Поэт. Раньше, бывало, ох и любил же послушать разные стихотворения. А зараз, веришь, так затосковал из-за моего горя, что я ему стихи читаю, а у него слезы в глазах и голову отворачивает. Все понимает… Подсоби, дорогой товарищ, дай добрый совет. Или позабыть ее? Выбросить из головы, будто и не было никакой Галины? Думал я об этом, да, видно, не смогу позабыть… Люблю ее, вот в чем моя главная беда… Да и дети как же без матери? Дарья Петровна согласилась подсобить, спасибо ей. А ежели без нее? Как мне обходиться? Отдать Галине детей? Э нет! Никогда она их не получит. И вот я все думаю, думаю: как же мне дальше жить? Подскажи, посоветуй. Своих родителей у меня нету, померли. Есть брат Никита и сестра Елена. У них свои семьи, им не до меня, да и живут далеко… Что же мне делать? Как поступить? Ить такая выпала мне трудная ситуация.