Приют Грез

С этими словами советница, невзирая на отчаянные протесты Фрица, наложила ему на тарелку такую кучу пирожных, что хватило бы на целую роту.

Фриц немного поел и огляделся. Чего-то не хватало. Тут дверь в музыкальную комнату отворилась, и вместе с вошедшей юной девушкой в гостиную ворвался аромат сирени.

Хозяйка дома по-матерински нежно обняла ее плечи.

–  Не хватит ли тебе мечтать в одиночестве, Элизабет?

Господин Шрамм все-таки пришел к нам…

Фриц поднялся со стула и восхищенно загляделся на очаровательное создание.

–  Моя племянница Элизабет Хайндорф. Господин Шрамм, наш дорогой друг, - представила их госпожа Хайндорф.

Два синих глаза взглянули в лицо Фрица, и узкая рука легла в его руку.

–  Я немного опоздал, - извинился Фриц.

–  Вас легко понять. Когда кругом так красиво, совсем не хочется общаться.

–  И все же - в такие минуты тоже тянет к людям.

–  По сути - к человеку, которого и на свете-то нет.

–  Может быть, к человечеству в этом одном человеке.

–  К чему-то безымянному…

–  Наша самая светлая тоска никогда не имеет имени…

–  Это причиняет такую боль…

–  Только в самом начале… Позже, когда все уже знаешь, научаешься быть скромнее. Жизнь - это чудо, но чудес она не творит.

–  О нет, творит!
– глаза Элизабет сияли.

Фрица тронула ее горячность. Он вспомнил свою юность, когда он с той же искренностью произносил те же самые слова. И ощутил горячее желание сделать так, чтобы этому прелестному существу не сломали его веру в чудо.

–  Верите ли вы, что в жизни бывают чудеса, милая барышня?

–  О да!

–  Сохраните эту веру! Несмотря ни на что! Вопреки всему! Она справедлива! Не хотите ли сесть рядом?

Фриц подвинул для нее кресло. Элизабет уселась.

–  А вы, господин Шрамм, верите в чудо?

Фриц несколько секунд молча смотрел на нее. Потом сказал четко и ясно:

–  Да!

Госпожа Хайндорф подала знак слуге. Тот принес на подносе сигары, сигареты и ликер.

–  Можете курить, господин Шрамм, - кивнула она Фрицу.

–  Это моя слабость, - сказал Фриц и взял сигарету.

–  Пауль, принесите и мне сигарету!
– крикнула советница.

–  Сигару… - тихонько шепнул слуге Фриц. Тот ухмыльнулся и подал советнице коробку черных гавайских сигар.

–  Может, вы принесете мне еще и трубку?
– возмущенно фыркнула та.

Увидев, что Фриц засмеялся, она уловила заговор между ними и погрозила пальцем.

–  Вы тоже курите?
– спросил Фриц у Элизабет.

–  Нет, я не люблю, когда женщины курят.

–  Вы правы. Не каждой женщине это идет. Вам лично совсем не пойдет!

–  Что он говорит?
– воскликнула советница, заподозрив еще одну шпильку в свой адрес.

–  Мы говорили о курящих женщинах…

–  Ну, вы, художник, вряд ли отличаетесь узостью взглядов.- Верно, но я смотрю на это с художественной точки зрения.

–  Как это?

–  Разные бывают курильщики.

–  Но в любом случае они окружают себя дымовой завесой, то есть наводят туману, - улыбнулась хозяйка дома.

Тут уж засмеялась и советница:

–  Потому-то мужчины и курят так много, не правда ли, господин Шрамм?

–  Конечно. У мужчин курение - потребность, а у женщин - кокетство!

–  Ах, вот как! Вы считаете, что сигарета не доставляет нам никакого удовольствия? Что мы не способны ощутить ее вкус?

–  Этого я не думаю. Но женщина может к чему угодно привыкнуть и от чего угодно отвыкнуть, если полагает, что это ей идет или нет.

–  Значит, курение мне идет, - иронично улыбнувшись, заметила советница.

–  Я сказал: если она полагает! Это еще не значит, что так оно и есть.

–  О, маэстро, как вы жестоки.

–  Вы, сударыня, находитесь над схваткой. Ведь причина курения у женщин уже указывает, какой женщине можно курить. Именно той, которая кокетничает.

–  Вот и отлично, - усмехнулась советница и жадно затянулась.

–  Женщина ангельского типа с сигаретой во рту смотрится неэстетично. А демонический тип может благодаря сигарете выглядеть весьма обольстительно. И вообще - черноглазой брюнетке курение идет больше, чем светловолосой. Женщины инстинктивно чувствуют это. Вот почему на юге гораздо больше заядлых курильщиц.

–  Я этого не люблю, - заметила Элизабет.

Сквозь открытое окно издалека донеслось пение.

Разговор перешел на обыденные темы. Фриц в задумчивости откинулся на спинку кресла, окутавшись колечками голубоватого дыма. Он думал о своей неоконченной картине, стоявшей на мольберте. Она должна была называться «Спасение» и изображать сломленного горем мужчину и девушку, нежно гладящую его по волосам. Для мужчины он уже нашел натурщика. И теперь ожидал, когда счастливый случай поможет ему подобрать модель для девушки. Она должна быть воздушной и очень доброй. Но пока ничего определенного не встретилось. Руки ее должны излучать свет, доброту и радость. Погруженный в свои мысли, Фриц взглянул в сторону Элизабет. Вот кто мог бы стать этой светоносицей, полной тихой сдержанной силы. Ее тонкий, нежный профиль на фоне темного гобелена напоминал добрую сказку Эйхендорфа [2] .

[2]

Йозеф Эйхендорф (1788-1857), немецкий писатель-романтик.(Примеч. ред.)

Тут Элизабет немного склонила головку.

Фриц вдруг весь напрягся. Вот она… Вот она - именно та, которую он искал, - девушка для его картины. Он даже подался вперед. И само лицо, и его выражение - все такое, как надо. Он решил, что сразу же улучит минутку и поговорит об этом с госпожой Хайндорф.

Задумавшись о своем, он совсем пропустил мимо ушей разговор за столом. А ораторствовал большей частью молодой поэт, до того державшийся скромно и молчаливо. Теперь же он говорил без умолку, причем очень возбужденно жестикулировал, назвал Гёте филистером, а его житейскую мудрость «уютом прикаминной скамеечки».

Фриц усмехнулся. Вечно эта трескотня, этот перезвон бубенцов… Между тем жизнь спокойно течет себе дальше.

Молодой поэт принялся за Эйхендорфа:

–  Эйхендорф - эта сентиментальная романтическая размазня - давно устарел…

Но тут Элизабет перебила его речи:

–  А я люблю Эйхендорфа!

Юноша умолк, смешавшись.

–  Да, - продолжала Элизабет, - он намного душевнее, чем многие современные поэты. Ему совсем не свойственно пустозвонство. И он так любит лес, так любит бродить пешком!