Приют Грез

–  Готов вас поддержать, - вступил в разговор Фриц.
– Я тоже очень люблю его. Его новеллы и стихи полны неувядаемой красоты. Он очень немецкий поэт! И при этом лишен национальной узости. Нынче это большая редкость.

Сколько раз еще до поездки в Италию я повторял в уме или бормотал ночью вслух его строки:

Как золото звезды блистали, А я был так одинок. Вслушивался я вдали, Где пел почтовый рожок. В сердце моем тревога, Виски мои горячи… Кого прельстила дорога В роскошной летней ночи? [3]

[3]

Эйхендорф И. Томление. Пер. В. Микушевича.

–  Вы были в Италии… - медленно промолвила Элизабет.

–  Эта тоска по Италии почему-то сидит в нас, немцах, - заметил Фриц.
– Во всех поголовно. Вероятно, она, эта тоска по итальянскому солнцу, коренится в двойственности немецкой души - точно так же, как и тоска по мраморному храму Акрополя. И Гогенштауфены, из-за своей любви к Италии потерявшие империю и жизнь, от Барбароссы вплоть до юного Конрадина, казненного итальянскими палачами [4] , - и наши художники, поэты, Эйхендорф, Швинд, Гейнзе, Мюллер [5] , Гёте - его «Миньона»…

[4]

Гогенштауфены, династия германских королей и императоров Священной Римской империи в 1138-1254 гг., в 1197-1268 гг. также короли Сицилийского королевства. Последний Гогенштауфен - Конрадин, сын Конрада IV - погиб в Италии в 1268 г. в возрасте16 лет.

[5]

Мориц фон Швинд (1804-1871), австрийский живописец и график.

Иоганн Якоб Вильгельм Гейнзе (1746-1803), немецкий писатель и теоретик искусства.

Вильгельм Мюллер (1794-1827), немецкий поэт-романтик. (Примеч. ред.)

–  Ты знаешь край… - затянула было советница.

–  Спой-ка нам это, Элизабет, - попросила госпожа Хайндорф.

Ничуть не жеманясь, Элизабет направилась к роялю.

Откинувшись на спинку стула, Фриц слушал и не мог оторвать взгляда от изящной головки с тяжелым узлом золотых волос на затылке, окруженной нежным мерцающим ореолом света.

–  Ты знаешь край…

В саду зашумели кроны деревьев. Сквозь тихие звуки вступления вновь зазвучал чистый девичий голос:

–  Ты видел дом…

Наступила тишина. Медленно растаял в воздухе последний аккорд. Элизабет встала и вышла на террасу.

Молодой поэт пробасил:

–  Но это же прекрасно!

Какое-то время все молча оставались на своих местах, затем советница предложила гостям разойтись. Но хозяйка дома все еще не хотела отпускать Фрица - ведь он пришел так поздно. И Фриц остался, поджидая, когда хозяйка дома проводит гостей. Тут в гостиную вернулась Элизабет. Фриц только собрался поблагодарить ее за пение, как вдруг заметил, что она плачет. В испуге он схватил ее за руку.

–  Да нет, пустяки, - пробормотала Элизабет, - сущие пустяки. Просто на меня что-то нашло. Душа была так полна, что я вышла на террасу. Услышала внизу девичий смех и низкий мужской голос. И тут вдруг накатило. Не говорите тетушке, к тому же все уже и прошло.

–  Можете довериться мне, - проронил Фриц.

–  Я и сама это чувствую, мне с вами так спокойно, хоть я вас почти не знаю. Мне кажется, вы всегда будете готовы помочь мне, если понадобится помощь.

–  Вы совершенно правы.
– Фриц был растроган.
– Своими словами вы очень облегчаете мою задачу. Дело в том, что я собирался обратиться к вам с большой просьбой. Сейчас я работаю над одной картиной. На ней два человека - мужчина и девушка. Мужчина, сломленный ударами судьбы, в полном отчаянии уронил голову на руки. Девушка, глаза и руки которой источают свет, нежно гладит его по волосам. Мужчину я уже написал. А модель для девушки нашел только сегодня. Это вы. Согласитесь ли вы и разрешите ли вас написать?

–  А вы очень любите эту свою картину?
– спросила Элизабет вместо того, чтобы ответить.

–  Очень. Ведь в ней есть и другая идея. Она должна изображать ту минуту, когда человек находит дорогу от Я к Ты, когда его эгоизм рушится, когда он отказывается жить только для себя и отдает свой труд какой-то общности людей. Молодежи. Или всему человечеству. А то, что, отказавшись от счастья, он все же находит известное утешение и величайшую компенсацию, должна символизировать светозарная девушка. Трагедия творчества…

–  Говорят, все художники до такой степени любят свои творения только потому, что они составляют часть их самих.

–  Что ж, так, пожалуй, оно и есть.

В комнату вернулась госпожа Хайндорф.

–  Стало совсем темно. Может, зажечь свет?

–  Не надо, - попросила Элизабет.
– Сумрак так прекрасен.

–  Сударыня, мне нужно кое-что вам сообщить. Вы, вероятно, помните, каких мучений стоило мне найти первую модель для моей картины. И вот теперь с потрясающей легкостью я нашел вторую в вашей племяннице. Разрешите ли вы ей позировать мне?

–  С радостью, дорогой друг, - ответила госпожа Хайндорф.
– Я так рада, что ваши желания столь быстро исполняются.

–  И вы бы не возражали, если бы мы уже вскоре приступили к сеансам?

–  Естественно, по мне так хоть завтра…

–  А где? Я бы предпочел приходить к вам, хотя у меня в мастерской все под рукой, да и освещение лучше.

Госпожа Хайндорф поглядела на него долгим взглядом, потом перевела его на Элизабет.

–  Ну, так как, Элизабет?

Та ответила сияющими от радости глазами.

–  Ну, хорошо, - мягко заметила госпожа Хайндорф, - я уже знаю, что ты любишь больше всего. Она - большая мечтательница.
– Госпожа Хайндорф с улыбкой повернулась к Фрицу, а потом, сразу посерьезнев и твердо глядя ему в глаза, добавила: - Я знаю вас, господин Шрамм, и этого достаточно. Почему бы моей племяннице не приходить к вам! Какое нам дело до отживших понятий! Когда ей прийти завтра?

–  Благодарю вас, сударыня, - Фриц почтительно прижал ее руку к губам, - в три часа, если вы ничего не имеете против.

–  Ну так как, Элизабет?

Та энергично кивнула:

–  Да-да…

Госпожа Хайндорф улыбнулась:

–  Так я и думала. Однако вечер нынче так хорош. Давайте посидим еще немного на террасе. И выпьем за вашу находку рюмочку светлого, золотистого вина.

Она позвонила, велела слуге перенести плетеные кресла и подушки на террасу и зажечь несколько цветных фонариков.

Ночь уже вполне вступила в свои права. Среди цветущих вишневых деревьев висела полная луна. Вдали чернели леса, окруженные серебристым сиянием. В небе мерцали первые звезды. Вино искрилось в бокалах.

Госпожа Хайндорф подняла свой бокал:

–  Выпьем за вашу удачную находку, за вашу картину и за искусство!

Бокалы легонько звякнули.

–  За находку, - тихо промолвил Фриц и осушил свой бокал одним духом.

Все помолчали. Каждый погрузился в свои мысли.

–  Л у… - внезапно вырвалось у Фрица.

–  Рана все еще не зажила?
– тихонько осведомилась госпожа Хайндорф.

–  Она не заживет никогда, - пробормотал Фриц и только тут спохватился.
– Не хочу жаловаться. Мне есть что вспомнить, содержание моей жизни не было лишь пустыми грезами, как у моего бедного друга Хермайера, давно спящего в земле сырой.