Приют Одиннадцати

Жало статьи, её квинтэссенция, красная нить, на которую нанизыва-лись пустые слова, похожие на уснувших пескарей, висящих на рыбацкой снизке, были искусно смонтированы с простейшей и печальной закавыкой из жизни народного социалистического хозяйства, а именно невыполнением плана капитальных вложений. Это было бы грустно, если бы не было так смешно. Дело в том, что план капитальных вложений не выполнялся нигде и никогда. Исключение из этого правила, возможно, составляли разве что только отрасли народного хозяйства, связанные с обороной. Да и то ещё бабушка надвое сказала, сведения об этих отраслях всегда составляли страшную тайну. Не мог же Ненашенский, человек явно неглупый, не понимать, что "так называемая" критика его журналистки является обычным фуфлом.

И только спустя ряд лет я понял, что все эти руководители боятся своих подчинённых. У каждого за душой обязательно есть грешок (бывает и крупный). И кто его знает, что знает твой подчинённый (или может узнать) о твоих грешках. И что он может сказать или написать. Лучше от таких избавляться. Но я к Ненашенскому не в претензии: я хоть увидел, как живут нормальные люди в нормальной стране. И приехал в Москву из Хельсинки на купленном там автомобиле "Жигули" ВАЗ-2101, названным в народе "копейка". Приехал и узнал, что остался без работы. А мне до пенсии оставалось около двух лет. Потыркался, потыркался, оказалось, никому такой не нужен. От своих стариков не чают, как избавиться, а нового брать совсем глупо.

Стал звонить разным знакомым, с кем приходилось общаться по делам службы, надо, думаю, как-нибудь до пенсии перекантоваться. Все сочувствуют, а предложить ничего не могут. И тут Рябцев Анатолий Петрович (дай бог ему доброго здоровьица и долгих лет жизни!), референт из аппарата Совета Министров СССР, мне говорит жутко полезным советом:

– Знаешь, - говорит, - сейчас в стране такая катавасия происходит, никто ничего не знает, что дальше будет. Но приватно знаю, что многих отправляют на пенсию досрочно. Не ты первый в таком положении оказался. Попроси Ненашенского, пусть он обратится в Управление делами ЦК КПСС с ходатайством об установлении для тебя, в порядке исключения, досрочной пенсии союзного значения. А когда бумага уйдёт, мне позвони, я прослежу, чтобы она попала в хорошие руки.

– Ой, - говорю, - Анатолий Петрович, не знаю, как мне вас благода-рить. Но только, думаю, Ненашенский Фёдор Михайлович такую бумагу не подпишет. У него на меня зуб.

– А ты попробуй. Я почему-то уверен, что он подпишет.

– А можно я на вас сошлюсь, что вы мне такой совет дали?

– Можно. Я не возражаю. Хочу тебе помочь. Мы хорошо с тобой работали и всегда находили общий полезный язык.

Уж не знаю, что на Ненашенского повлияло, может быть, совесть в нём заговорила, но только он письмо, кстати, мною же подготовленное, подписал. Я даже не стал ссылаться на Рябцева. Но тому, конечно, сразу же позвонил, как раньше договаривались.

– Вот видишь, - говорит мне Рябцев, - я тебе говорил, что подпишет, так оно и вышло. Он только с виду такой сухарь, а так он человек добрый.

И через месяц я уже был пенсионером союзного значения с персональным размером пенсии 150 рублей. Вот, думаю, теперь я человек свободный, куда захочу, туда поеду. Не знал я ещё тогда, что вскоре все мои жалкие финансовые накопления, на которые я рассчитывал прожить безбедно, исчезнут, как сон и утренний туман. Начиналась разрушительная работа перестройки, затеянная Горбачёвым. И тут мне звонит Вася Захарченко:

– Шурка, Шуруп, привет! Как ты?

– Да ничего, нормально.

– Знаешь, мне только что звонил Жиль из Парижа, просит помочь ему съездить на недельку в Приэльбрусье. А я никак не могу. Запарился с новым журналом. Не мог бы ты съездить с ними вместо меня?

– С кем это, с ними?

– Ну, с Жилем, Жаном Катленом. И ещё один с ними альпинист из Мерибеля, я его не знаю.

– Да? И Жан будет?

– Да. Что-то мне кажется, что ты сильно поглупел в последнее время.

– Правда? Это, наверное, от перестройки.

– Ну, так как?

– Что как?

– Ты что, не понял? Жиль ждёт ответа.

– Конечно, конечно, Вася, о чём разговор. Разумеется, смогу. Я теперь свободен, как птица. А что у них случилось?

– У кого, у них?

– Вася, сдаётся мне, не только я поглупел. У кого, у кого? У французов, естественно. У тебя новый журнал, я это сразу сообразил.

– А, вот оно что. Видишь ли, 26 августа 1789 года Национальным учредительным собранием была принята "Декларация прав человека и гражданина", важнейший документ Великой французской революции. Следовательно, в августе теперешнего года исполняется 200 лет этому знаменательному событию. Жиль, как всегда, охвачен пламенными идеями. Он хочет установить памятные доски с текстом Декларации на главных вершинах пяти континентов, к которым относятся Европа, Азия, Африка, Америка и Австралия.

– Что же, они и на Эверест полезут? Совсем уж спятили.

– Нет, конечно. Это чисто символический жест. Где-нибудь найдут непальскую деревушку поближе к Эвересту и там присобачат свою доску. И на вершину Эльбруса они не собираются, их цель - "Приют Одиннадцати". Кстати, первую доску они уже успели установить на Монблане. Ну, это понятно: ближе всего к Франции, да и местных альпинистов полно.

– Да, Вася, милый, конечно, я поеду. Я давно не был в Терсколе, с радостью повидаюсь с Юмом. Но только, ты знаешь, я теперь никто - пенсионэр. Позвони в Нальчик Мише Залиханову и Розе Кочемасовне. По-моему, они там пока ещё функционируют. До них разруха, возможно, пока ещё не дошла. Надо французов принять как следует. Да и повод благородный.

А пока Вася звонил в Нальчик, я занялся привычным делом: поиском средств на командировку. Раньше в этом деле не было для меня особых проблем. Просто заходил в Олимпийский комитет, там мне всегда были рады, и без проволочек оформляли мне командировку. Но на этот раз что-то случилось непонятное: гостренер, тогда им был Лёня Безруков, ставший впоследствии Председателем Олимпийского комитета, сказал мне:

– Ты знаешь, у нас сейчас денег совсем нет, не хватает даже для сбор-ных команд. Попробуй спросить в министерствах спорта.

Но в Министерстве спорта СССР и в Министерстве спорта РСФСР я получил один и тот же ответ: денег нет. Я даже задумался: а не плюнуть ли мне на эту затею, пусть Вася сам выпутывается, как знает. Однако почти сразу же сам себя устыдил: как мол тебе не стыдно малодушничать, Жиль и Жан так хорошо тебя принимали в Куршевеле, а ты, жмот, жалеешь потратить свои деньги на дорогу. И как раз тут позвонил Вася и сказал бодро:

– Шурка, я обо всём договорился с Розой и Мишей, они пришлют за вами рафик в Минеральные Воды. Французов разместят на обкомовской даче, на которой они останавливались прошлый раз. А ты, как всегда, у Юма. Теперь, как мне кажется, надо совместить ваши приезды в Минводах. Ты как думаешь? Возможно, я неправ.