Приют Одиннадцати

empty-line/>

Когда утром я проснулся, Юма уже не было. Я позавтракал и отправился на Чегет. Дорога мне была хорошо знакома, и я бодро шёл, напевая какую-то примитивную песенку. Иногда кашлял, и это меня тревожило. В тени высокого соснового леса было прохладно. На северном склоне Чегета цвели рододендроны. Пахло хвоей. Там, где зимой был снежный мост, теперь через бурный поток Азау было проложено несколько бревен, очищенных от ветвей. Вода в реке была мутно-густой, почти коричневой и ворочала камни. По брёвнам приходилось идти осторожно, балансируя руками.

Парнокресельная канатная дорога не работала, на ней проводились профилактические работы. Я поднялся по бетонным ступенькам на нижнюю станцию однокресельной канатки, в строительстве которой мне приходилось принимать непосредственное участие. Я привык ездить без билета, полагая, что имею на это право. Но на этот раз контролёры были мне не знакомы. Я попытался было объяснить им, кто я такой, но мне ответили на чистом русском языке, что по-русски не понимают, и указали на кассу. Пришлось покупать билет. Это меня расстроило, но вскоре, плывя в кресле и поглядывая по сторонам, я успокоился. Подо мной проплывали освободившиеся от снега склоны, из которых торчали верхушки скал, о них, катаясь на лыжах, мы драли свои лыжи. Слева возвышался массив Донгуз-Оруна, он казался не- подвижным, справа вдалеке вырастала громада Эльбруса. Солнце припекало по-летнему и слепило глаза. Пришлось надвинуть защитные очки. Когда кресло проходило через опору, сильно потряхивало. Чем выше, тем становилось свежее. Я надел штормовку, которую благоразумно прихватил с собой.

Я поднялся с движущегося кресла на верхней станции и прошёл к круглому зданию кафе, стоявшего на скалистом гребне. Был непривычно видеть склоны Чегета бесснежными. Вокруг камни и редкая трава. И много мусора, который зимой скрывается под снегом. Я по дощатой "палубе прошёл на выступавший край, откуда хорошо был виден Эльбрус. Казалось, что он совсем рядом, но до него было огого как далеко! Обе вершины были покрыты снегом. Я нашёл ниже седловины каменистую гряду и на ней чёрную точку. Это был "Приют Одиннадцати", послезавтра, если не случится чего-нибудь непредвиденного, мы с французами туда поднимемся. На душе было радостно, и ничто не предвещало опасности.

Светка, увидев меня, завопила со свойственной ей сдержанностью:

– Юм, Шурик приехал!

Юм вышел на "палубу" и сказал:

– Я знаю. Он сегодня у меня ночевал. Уверен, что за завтраком он слопал все помидоры.

– Ну что ты меня позоришь перед дамой! Не тронул ни одного. Хотя, признаюсь, очень хотелось. Попил только кофе и не удержался съесть стакан айрана с бородинским хлебом.

Вид у Светки был так себе: на море и обратно, и я решил не заводить тему насчёт её неказистой внешности, чтобы её не расстраивать. Но она сама с огромным воодушевлением затронула эту тему:

– Ты знаешь, Шурик, меня угораздило попасть под бульдозер, - вскричала она, - меня всю переломало. Меня едва из него вытащили.

– А на лыжах можешь?

– Могу, только без палок.

– Ты молодец, Светик! Хорошо держишься. Настоящий парень.

Светка и раньше, ещё до эпопеи с бульдозером, нельзя сказать, чтобы была Венерой Милосской, а тут - вообще. Квазимода. Одна нога в колене не разгибается, другая, и тоже в колене, не сгибается. Пальцы на левой руке собрались в постоянную жменю, как будто она беспрестанно суп солит крупной солью. А один глаз круглый сделался, как орех. И вывороченный, с красной каймой. И полностью не моргает.

– Здорово это у тебя получилось, - говорю я Светке без намёков.
– В том смысле, что не повезло тебе с бульдозером. Могло быть хуже.

– Куда уж хуже?
– засомневалась Светка.

Я прошёл в помещение, где Юм строил нары. Я всегда любовался, как он работает. Ни одного лишнего движения. Посредине залы, где полагалось ночевать туристам, был устроен верстак, а в стороне, неподалёку, лежал ровный штабель обрезной сосновой доски. Юм брал из штабеля доску, клал её на верстак, зажимал струбцинами и тщательно вёл электрорубанком вдоль корявого полотна. Из рубанка вылетала щепа и вкусно пахла сосной. Весь пол был усыпан этой щепой. А после рубанка Юм елозил по доске длинным ручным фуганком и всё пробовал рукой, гладко ли. Я смотрел с восхищением и думал: почему это какая-нибудь певичка со сцены песенки поёт, ей букеты дарят, хлопают, кричат, всё её знают и помнят. И денежки, видать, немалые получает. А тут умелый человек делает тебе нары, крепкие, устойчивые, на болтах, чтобы они ходуном не ходили, чтобы тебе крепко спалось на высоте горы, а ты никогда не задумываешься, кто это для тебя старался. Вот, думаю, напишу я об этом в рассказе, и люди будут знать, что нары, на которых они спят в кафе "Ай", с видом на высочайшую вершину Европы, делал своими крепкими руками Юрий Михайлович Анисимов. И помянут человека добрым словом в знак благодарности.

Впрочем, вряд ли: и рассказ никто читать не будет, и про Юма никто не вспомнит. Такова, увы, странная "селяви".

По окончании работы Юм собирает щепу и стружку, с помощью метлы и совка, в огромную картонную коробку и тащит её по полу за привязанную к ней верёвку наружу, на "палубу". И там, за поворотом, где обрыв, сваливает всё это вниз. Потом ветром отходы столярного производства разнесутся по всему склону, зимой снегом присыплется - всё чисто, гладко, полный ажур. А со временем мусор перегниёт и станет хорошим удобрением для травы.

– Ну, я пошёл, - говорю я Юму.

– Давай, - ответил он.

Когда поднимаешься по кресельной канатной дороге вверх, земля кажется рядом, так и подмывает спрыгнуть. А когда едешь вниз, кажется, что летишь на воздушном шаре. И видно далеко, и становится немного страшно. Особенно, если едешь в первый раз. И нитка Баксана блестит под солнцем.

Вернувшись на чердак, я так проголодался, что съел все оставшиеся помидоры с хлебом. И запил всё это айраном, который вываливался из банки в стакан тугими бело-голубыми сгустками. Выпил чаю с сыром и принялся за изготовление витражей. У меня в этом деле был кое-какой опыт: один витраж я сделал, когда ещё жил в Терсколе, и чердак ещё не был готов в обжитом виде. Получилось тогда вполне сносно, и я решил повторить прошлый опыт.

Для этого мне пришлось взять в мастерской кусачки, стамеску и деревянный молоток. Снаружи душевой кабины я, вставляя стамеску в щели, постукивая при этом деревянным молотком по ручке стамески, расширял щели между штапиком и рамой. Затем, используя в качестве рычага отвертку, поддевал штапик и с помощью кусачек вытаскивал гвоздики, которыми штапик был прибит к раме. Гвоздики гнулись, и мне пришлось все их вытащить и распрямить на тисках, где была наковаленка. Так раз за разом я освободил все штапики и осторожно вытащил стекло, чтобы не дай бог его не кокнуть.

Отнёс стекло в мастерскую и положил его через прокладки на верстак. Потом отправился в спальню, где стоял журнальный столик, и стал листать кучу глянцевых журналов "Плейбой", которые привозили Юму друзья спортсмены, бывавшие на соревнованиях за границей. Нашёл какую-то подходящую голенькую дамочку в капоре с ушками кролика, которые являются логотипом этого завлекательного журнала для любителей женской красоты.

Потом нашёл в ящике под верстаком подходящую палочку, обстругал её острым ножичком, чтобы кончик её чуть-чуть гнулся. Получилось такое стило. Нашёл жестяную баночку, налил в неё эпоксидной смолы, смешал с отвердителем в пропорции 1 к 10 (на глазок, конечно), добавил тонкой сажи, всё тщательнейшим образом перемешал. Подложил картинку под стекло и стал, макая щепочку-стило в чёрную гущу, наносить контуры. Ох, и трудная работа: руки трясутся, линия контура расплывается и кривится. Когда эта часть работы была закончена, я взглянул на часы: время близилось к вечеру, но ещё было светло. Я оставил стекло на верстаке, чтобы дать время застыть эпоксидной смоле. И решил прогуляться к обкомовской даче, вдруг французы уже приехали. По дороге я любовался стройным лесом и с жадностью вдыхал напоенный хвоей целебный воздух. Бронхит мой радовался.

До дачи пришлось топать довольно далеко: она пряталась в лесу, за глухим забором, почти возле Тегенекли. Я нажал на кнопку звонка, потом ещё раз. За забором послышалось какое-то движение. Ждать пришлось долго, наконец, калитка отворилась, и выглянул сонный охранник.

– Тебе кого?
– хрипло спросил он недовольным голосом.

– Сюда должны приехать французы. Никто не приезжал?

– Нет, - коротко ответил охранник и попытался закрыть калитку, давая эти понять, что разговор окончен.