Признак высшего ведьмовства

– Нет! – отступает Зося. – Ни за что! Я знаю, кто ты. Ты дьявол! Но я не помню, чтобы я… заключала такую сделку! Говорила такие слова!

– Не отдашь, значит, душу? – со скучающим видом говорит дьявол.

– Нет!

– А и не надо! – Он наклоняется к самому лицу девочки и шепчет доверительно: – Знаешь, сколько у меня этих душ-то? Целый Сбербанк, замучаешься сортировать: тут убийцы, тут жулики, тут прелюбодеи, тут политические деятели, тут писатели… И прочие грешники. Так на что мне твоя бестолковая душа? Ладно. Так и быть. Иди отсюда.

Зося всхлипывает и поворачивается к выходу, делает шаг…

– Э нет, так дело не пойдет, – тут же останавливает ее старик, а чернота льется из его глаз, как чернила. – Отдай мне мое. Я тоже не хочу оставаться внакладе.

– Что? – шепотом спрашивает Зося и чувствует вдруг, как в горле у нее что-то скребется – противно и пугающе.

– Голос королевский возврати-ка мне, красавица. Был договор: одна душа – один голос. Нет души – нет и голоса. Так что лучше учись на кондитера, а не песни пой, Зося Маковцева.

Царапанье в горле все усиливается, горло буквально разрывается на части, Зося хрипит и шатается от боли. А старик стоит напротив нее и как будто кого подманивает пальцем:

– Иди, иди…

Зося безумно кричит. Из ее распахнутого в крике рта появляется нечто продолговатое и серебристое, вроде хирургического скальпеля. Только у этого «скальпеля» гибкое тельце и множество крохотных быстрых ножек. Мерзкая тварь скользит по Зосиной груди на колено, спрыгивает на пол и подползает к ногам старика.

– Вот теперь все, – говорит тот, снова став скелетом, а серебристая тварь обвивается вокруг его костлявого запястья, будто браслет. – Теперь ты свободна. Свободна и без голоса…

После такого и прочих, подобных этому, Снов Зося просыпалась сама не своя. И почему-то у нее сильно саднило горло…

Днем Зося была совершенно обычной, жизнерадостной певуньей, отличницей и активисткой маленькой трудоголичкой с голосом ангела. А по ночам Сны уводили ее в страшные бездны, откуда нет возврата. То Зосе снилось, что она один из персонажей иконы «Страшный Суд», висевшей в церкви Димитрия Солунского, – там, в Зосином Сне, адское пламя становилось настоящим, толпы грешников – вопящими от ужаса, а бесы – омерзительными и смрадными. Когда Зося погружалась в очередной Сон, находясь уже вне пределов досягаемости реального мира, ей представлялось, что постель ее окружают мрачные, черные как сажа полулюди-полузвери с багровыми глазами. В этих глазах плещется нечеловеческая ярость, острые, длинные клыки чудовищ скрежещут, как будто хотят разорвать на куски несчастную девочку. Но никто из этих тварей не прикасается к Зосе; вместо этого в их когтистых, покрытых черной, тускло светящейся чешуей лапах появляются какие-то бумажные свитки, вроде тех папирусов, что видела Зося на картинке в учебнике.

– Смотри, Зося, – возникает из ниоткуда голос, холодный и мертвый, как ветер в ноябре. – Вчитайся в эти свитки. Это ведь твои грехи, дитя. Твои дурные поступки, помыслы и намерения. Знаешь, что тебя за них ожидает? Что же ты зажмуриваешь глаза? Боишься? А разве ты не знаешь, что за всякое гадкое дело ты дашь ответ нам? Открой глаза и читай, Зося! Читай!

Зося не может не подчиниться, ее глаза распахиваются, а ресницы опаляет гееннским огнем. Тут же чудовища разворачивают свитки, и на всех свитках написано одно слово, жирно, крупно, красно-ржавыми чернилами:

ГОЛОС

Зося хватается за горло.

– Мой голос – не дурной поступок! – кричит она, а в горле снова скребет и перекатывается колючая боль.

Но чудища не отступают, не прекращают своего ужасного зубовного скрежета. А голос-ветер холодно шепчет Зосе:

– Еще какой дурной… Смотри!

И вокруг Зосиной кровати расплескивается огненное, кипящее лавой озеро. В этом озере то тонут, то всплывают на поверхность люди, чья плоть раскалена, как металл. Эти люди оглашают воздух страшными рыданиями и проклятиями. И проклятия эти звучат… в адрес Зоей!

– Кто это?! – шепчет помертвелыми губами девочка, указывая на мучающихся в озере людей.

– Ты не узнаешь ни одного из них? – спрашивает голос-ветер.

– Нет!

– Это очень печально, Зося, потому что эти люди терзаются в огненном озере из-за любви к тебе. К твоему голосу.

– Я не понимаю, – шепчет Зося, плечи ее поникли под гнетом посылаемых ей проклятий.

– Когда ты выросла, Зося, – продолжает беспристрастно говорить голос-ветер, – ты стала величайшей певицей всех времен. Твой голос завораживал людей и лишал их воли. Миллионы людей покупали записи твоих песен, ходили на твои концерты, готовы были убивать, красть, прелюбодействовать, лишь бы добыть твою фотографию, новый диск с автографом или лоскуток от одного из твоих бесчисленных концертных платьев, которые, кстати, шили тебе лучшие модельеры всей земли. А многие из твоих поклонников приносили себя в жертву тебе – кончали жизнь самоубийством. Из тебя сотворили кумира, Зося. Идола. Новое божество, которому стала поклоняться вся земля. Творить кумиров – большое преступление, Зося, большой грех. Но еще больший грех – быть кумиром.

– Но я не виновата!

– Конечно. Виноват твой голос. Откажись от него, и люди, которые сейчас перед твоими глазами терзаются в огненном озере, никогда в него не попадут.

– Я так хочу петь! – плачет Зося.

– Твое пение погубит сотни людей, – отвечает голос-ветер. – Ты готова убивать людей ради своего голоса, девочка?

– Нет, конечно, нет! – вскрикивает Зося. – Хорошо, я согласна. Я не буду петь. Никогда. Обещаю.

– Одного обещания мало, – сообщает голос-ветер. – Нужно, чтобы ты отказалась от голоса. Чтобы ты добровольно лишилась его. Ну?!

Люди в огненном озере замерли, все как один глядя на Зосю. В их глазах стояло нечеловеческое страдание.

– Я отказываюсь от своего голоса, – шепчет Зося. – Только пусть они больше не мучаются!

– Отказываешься?

– Отказываюсь!

– Вот и правильно, – спокойно, равнодушно шелестит голос-ветер. – Тогда выпей это. И голос у тебя исчезнет навсегда.

Одно из чудовищ протягивает Зосе огромный каменный бокал. Над бокалом курится странный дымок и чувствуется, как от каменных боков бокала пышет жаром.

– Что это?! – вздрагивает Зося от отвращения.

– Расплавленный свинец, – отвечает невидимый собеседник. – Лучшее средство от голоса. Пей, не бойся.

– Нет, я не буду! Я не могу! Не-э-эт!

Зося кричит и просыпается. А рот горит так, словно она и впрямь отведала расплавленного свинца.

– Я больше так не могу, – говорит себе Зося. Черная клеенчатая тетрадь заполнена до последней страницы – нотные знаки словно устроили в ней черно-белую метель…

Но кому расскажешь об этом? О Снах, которые пугают так, что не хочется жить. Отцу? Он то пьян, то зол на весь свет, когда трезв. Маме? Нет, только не это. Мамочке и без того хватает забот, как она еще держится. Решено: родителям ни слова. Для родителей Зося останется прежней озорной, талантливой и трудолюбивой певуньей. Но желание раскрыть кому-нибудь свою тайну, исповедаться нестерпимо… Исповедаться?

Это мысль.

Зося приходит на исповедь к настоятелю храма Димитрия Солунского, протоиерею Емельяну. Зося никогда не считала себя особенно верующей, хотя и пела в церковном хоре. Но после своих Снов ей хочется верить, что Бог – за нее и Он поможет ей.

– Здравствуйте, батюшка, – говорит Зося, робко подойдя к аналою, у которого идет исповедь.

– Здравствуй, Зосенька, – привычно ласково говорит отец Емельян и смотрит внимательно: – Исповедаться решила? Похвально это, за душой следишь, за чистотой ее… Слушаю тебя, не смущайся. И помни – ты не мне грехи исповедуешь, а Господу, я же только свидетель и посредник и сохраню все в тайне, как положено.