Призрак бродит по Техасу
Шрифт:
Как видите, я уже наделил их сообразительностью и целеустремленностью.
А мои руки уже крепко стиснули ушные мочки между большим и указательным пальцами, для верности воткнули мизинцы в щеки и, обеспечив себе таким образом надежную опору, взялись за свое основное дело: прижали средние пальцы к верхним векам, безымянные - к нижним и раздвинули их.
Я испытал неожиданную боль - как оказалось, веки у меня очень распухли, а глазные яблоки приобрели особую чувствительность. Вероятно, верхняя часть моего лица либо стала жертвой очень острой аллергии, либо подверглась неоднократным ударам.
Но
Яркий веселый свет вонзался в глаза, терзал ретину. Потом потекли слезы. Сначала и они причиняли боль. Несколько минут я видел только их блеск и какие-то смутные желтые пятнышки.
Мало-помалу боль утихла. С помощью пальцев мои веки могли уже мигать и даже взяли на себя почти весь труд, чтобы оставаться открытыми. Мои слезы смыли клейковатые комочки, и я обрел способность видеть.
Я находился в оштукатуренной камере с оконцами, забранными решеткой. Размер ее соответствовал мексодвери, из чего я сделал вывод, что построена она техасцами для мексов.
Свет бил из моего окошка и из такого же окошка в коридоре за решетчатой дверью. В щели задувал ледяной ветер.
За ближним окошком я разглядел высокую доску с девятью русскими буквами, составляющими слова "Желтый Нож".
Следовательно, я схвачен не вольными стрелками, а русскими.
И всколыхнулись жуткие воспоминания.
Но я подавлял их, а мой взгляд скользил по телу, начиная от задранных ног.
Мой черный зимний костюм был расстегнут от паха до шеи, обнажая голую кожу, испещренную официальными строками, которые я видел перевернутыми.
Тут я вспомнил все, а особенно - последние свои глупости.
И в результате снова возжаждал умереть.
Тем не менее я обнаружил, что мои пальцы отпустили веки (и те остались полуоткрытыми без посторонней помощи), а сами поползли по моему торсу к паху, где, я интуитивно догадывался, начнут застегивать молнию.
Из этого можно было сделать только один вывод - стремление выжить вновь вступило в свои права, и это меня хотя и не ободрило, но несколько всколыхнуло. Пока мои руки занимались своим делом, я попробовал проанализировать сложившееся положение - занятие весьма неприятное.
К счастью, в таких случаях не обязательно начинать с наихудших вариантов: можно подбираться к ним постепенно, не напрягаясь. Например, когда чувствуешь себя виноватым, первая и самая здоровая реакция - переложить максимум вины на других людей.
А потому вполне естественно, что сначала я подумал об отце - не столько сердито, сколько с нежной жалостью. Сентиментально до предела.
"Бедный старый дурень, - думал я, - руководит своим театром в космосе, ни черта не знает о Терре и только лелеет идиотскую мечту о заявке, которая в один прекрасный день нас всех обогатит".
Пришло ли ему в голову, что заявка - предварительная, что страна, где она была зарегистрирована, перешла в другие руки, по меньшей мере один раз, а теперь вот и два? Что у техасцев есть миллион законов, чтобы давать по рукам дурням вроде него, если они вздумают предъявлять свои права и требовать полагающиеся
им денежки? И что все население Терры без единого исключения состоит из мошенников и громил, помышляющих только о деньгах и власти, готовых при малейшем предлоге подменить законные процедуры насилием? О нет, конечно, не пришло!Зато его осенила сверхидиотская идея послать меня, своего единственного сына, на жуткую Терру превратить заявку в наличные!
Да, надо отдать ему должное, он добился, чтобы длинноволосые сконструировали замечательный экзоскелет. Но хоть в чем-нибудь еще он заручился их помощью? А ведь о Терре они знали куда больше, чем он.
Нет и нет! Вместо этого он снабдил меня плащом, стержнями-шпагами и пр-идиотски спрятанным документом!
А я-то, сверхдурень, согласился на эту нелепую роль, даже гордился ею. Целый жуткий месяц на Терре я не жил - я только играл.
Сначала меня соблазняли таинственной ролью в техасском дворцовом перевороте.
Затем я с восторгом ухватился за роль Смерти, вождя в смехотворной революции обитателей глинобитных лачуг.
И наконец, я не удержался от театрального эффекта, чтобы поразить говорящих медведей, - непростительная глупость в номере с хищниками.
Даже моя любовь к Розе и Рейчел, есть ли в ней что-нибудь, кроме игры? Пожалуй, нет. Нам, актерам, постоянно твердят, что мы слишком много чувствуем - или делаем вид, будто чувствуем - на сцене, а в реальной жизни бесстрастны.
"Ладно, Черепуша, посмотри правде в глаза, - сказал я себе.
– Для тебя великие темы Любви и Смерти не выходят за пределы мелодрамы. Ты играешь маленькую рольку в гигантской приключенческой пьесе с неизвестным финалом.
И твоя роль, если отбросить шанс на спасение в последнюю минуту, вот-вот завершится смертью в нетопленой русской тюрьме.
Ну так играй эту роль и кончай хныкать!"
В ту же секунду из коридора донесся знакомый рыкающий бас. Язык был русским, но смысл чисто техасским.
– Кончайте морочить мне голову, мохнатые болваны! Я желаю немедленно увидеть товарища Ла Круса! Как консул Техаса в Желтом Ноже, я имею на это полное право. К тому же уберите шерсть из глаз хоть на минуту, поглядите на подпись и печать генерала Кана. Если вы будете чинить мне помехи, я сообщу о вас Номеру Первому в Новой Москве. Я придержу шахматы из Черной Республики. И даже приостановлю поставки огненной воды и рыбьих яиц из Квебека!.. Глядите мне!
Решетчатую мексодверь загородила знакомая грузная фигура.
– Ну, дружище, - сказала фигура, - ты-таки умудрился вляпаться в положение самое жуткое, самое безнадежное с тех самых пор, как Сэм Хьюстон допустил, чтобы его армию прижали к реке Сан-Хасинто перед одноименной битвой.
Вот уж не думал, что может настать час, когда из всех hombres в нашей потрясающей мелодраматичной вселенной я больше всего обрадуюсь Эльмо Нефтеполю Эрпу.
Глава 16. УСТРОИТЕЛЬ
Погребальных команд кончен обход,
Коршунов гонит ночная мгла,
И мудрым гиенам приходит черед
Убирать наших мертвых тела.