Призраки

Дядька катил каталку так быстро, что плитка на потолке сливалась в смазанное пятно, и мне пришлось закрыть глаза, чтобы меня не стошнило.

В динамиках системы больничного радиовещания повторяли одно и то же:

— Режим тревоги: оранжевый. Восточное крыло, второй этаж… Режим тревоги: оранжевый. Восточное крыло, второй этаж…

А я все глотала слюну с приторно-сладким вкусом той голубой таблетки.

Эта маленькая таблетка, говорит Ширли, две таких — это смертельная доза.

Очнулась я уже здесь, в этой комнате с видом на Пьюджет-Саунд. С этим большим телевизором, с этой чистенькой ванной, отделанной бежевой плиткой. С интеркомом на стене у кровати. Сюда привезли кое-что из моей одежды и музыки, из дома. Все было сложено в большие коробки, обернутые в целлофан. Наверное, за мной наблюдали через камеру, потому что, как только я села на кровати, интерком сразу сказал:

— С добрым утром.

Бабушка умерла. Реймон умер. Мисс Фрасур, моя учительница английского, умерла. Это случилось четыре Рождества назад, но с тем же успехом это мог быть и повтор старой черно-белой телепередачи, которую я смотрела сто лет назад.

В Сиротском приюте теряется ощущение времени. По документам, мне сейчас двадцать два года. Вполне взрослая девушка, мне уже можно пить пиво, а я целовалась всего один раз, с мертвым мальчиком.

Один, два, три дня — и жизнь закончилась. Я даже не окончила школу.

Вирус Кигана первого типа может накапливаться в организме годами, а потом наступает такой момент, когда ты заражаешь другихлюдей. И не жди, что тебе предоставят адвоката. Или омбудсмена. Или специалиста, который бы изучил твое дело и

признал, что ты остро нуждаешься в моральной поддержке. Все кончается здесь, на Колумбия-Айленд, где тебя поселяют в приличную комнату, как в хорошей гостинице, скажем в «Рамаде» или «Шератоне», но уже до конца жизни. Та же самая комната. С тем же самым видом. Та же самая ванная. Еда прямо в номер. Кабельное телевидение. Коричневое покрывало. Две подушки. Одно кресло с откидной спинкой.

Эти люди, запертые здесь навсегда, они ни в чем не виноваты. Если они и сделали что-то не так, то только одно. Сели рядом не с тем человеком в самолете. Долго ехали в лифте с кем-то, с кем не обмолвились ни единым словом — а потом просто не умерли. Существует немало способов, как провести жизнь взаперти. Здесь, на маленьком острове посреди Пьюджет-Саунд, штат Вашингтон, в военно-морском госпитале Колумбия-Айленд.

Большинство обитателей Приюта, они поступили сюда "в возрасте семнадцати-восемнадцати лет. Здешний главврач, доктор Шумахер, говорит, что мы сами заразились еще в детстве, и долгие годы вирус никак себя не проявлял, а просто накапливался в организме. И как только его концентрация достигла некоей критической массы, люди, нас окружавшие, начали умирать.

Когда Центры контроля вирусных заболеваний фиксируют случаи множественных смертей, тебя вычисляют, упаковывают в трехслойный виниловьгй комбинезон и привозят на остров, где тебе предстоит оставаться до конца жизни.

У каждого обитателя Колумбия-Айленд — своя собственная зараза, говорит Ширли. Уникальный убийственный вирус. Смертоносные паразиты или бактерии. Вот почему их всех держат в строгой изоляции. Чтобы они не поубивали друг друга.

И все-таки, говорит Ширли, им обеспечивают все удобства. Зимой работает отопление. Летом — кондиционер. Их хорошо кормят, готовят специально для них. Рыба и овощи. Мороженое. «Клубные» сандвичи. Все, что позволяет бюджет.

В августе, в самую жаркую пору, говорит Ширли, она уже страшно довольна, что работает здесь — из-за одного только кондиционера.

Ширли называет всех обитателей Приюта «дойными коровами крови». В комнате каждого пациента из стены под зеркалом торчат две длинные резиновые руки — две перчатки из плотной пуленепробиваемой резины. Раз в два-три дня за зеркалом зажигается свет, и становится видно, что там сидит лаборант, он или она сует руки в перчатки в стене и берет у тебя кровь для анализа; пробирка с кровью помещается в маленький переходный шлюз, и ее забирают туда, на ту сторону.

Когда зажигается свет, когда зеркало у тебя на стене превращается в смотровое окно, становится видно камеру, которая всегда на «посту». Всегда наблюдает. Записывает каждое твое движение.

Помимо прочего, в должностные обязанности Ширли входит выводить дойных коров на прогулку.

Раз в два-три дня коровам разрешают надеть герметичные комбинезоны. Внутри этого комбинезона-скафандра пахнет припудренным латексом. Срываешь цветок или ложишься на травку — и чувствуешь только латекс. Под закрытым наглухо капюшоном слышен лишь звук твоего собственного дыхания. Обитатели приюта кидают друг другу тарелку фрисби и всегда знают, сколько у них остается минут, пока Ширли не загонит их всех обратно. Они ни на миг не забывают о снайперах с винтовками, которые следят за ними на случай, если кто-нибудь из обитателей Приюта бросится в воду и попытается совершить побег. В этом костюме-скафандре с автономной системой подачи кислорода можно спокойно пройти по дну Пьюджет-Саунд до самого Сиэтла. Наблюдая за тем, как у тебя над головой проплывают темно-синие силуэты больших кораблей.

Если вам интересно, как я оттуда сбежала…

— После той долгой подводной прогулки, — говорит Мисс Апчхи, — у меня что-то случилось с носовыми пазухами. — И она вытирает нос рукавом.

Там, на больничной лужайке на Колумбия-Айленд, они кидают друг другу тарелку фрисби. В своих мешковатых синих комбинезонах они похожи на компанию плюшевых зверей. Все ярко-синие, с головы до ног. Все обливаются потом под несколькими слоями латекса и прорезиненного нейлона. Бегают, ловят тарелку под прицелом снайперских винтовок. Звучит не особенно весело, но все равно хочется плакать, когда время прогулки кончается, и надо опять возвращаться к себе, в эту комнату, где тебе предстоит провести целую жизнь в одиночестве.

Среди обитателей Приюта есть молодая девчонка с зелеными глазами. И парень — с карими. Когда на всех надеты синие скафандры, видны только глаза. Этот парень с карими глазами, говорит Ширли, и есть тот самый новенький с вирусом Кигана первого типа.

Тот самый новенький с большим членом. Ширли видела. Через одностороннее зеркало.

Ширли говорит, что в следующий раз, когда я буду общаться с доктором Шумахером, мне стоит спросить у него насчет учреждения программы «разведения и размножения». Может, у нас с этим парнем родятся дети с иммунитетом к вирусу Кигана первого типа. Хотя существует опасность, что у нас с ним разные подвиды вируса, и мы просто убьем друг друга.

Или у нас родится здоровый ребенок… и мы убьем его своей заразой.

— Погоди, — говорит Ширли. — Не торопись. Не думай о детях. Не думай о смерти. — Она говорит, что сейчас самое главное — это моя дефлорация.

Мы, вдвоем с этим парнем, запертые в одной комнате. Оба — девственники. Видеокамера за зеркалом — наблюдает. Врачи надеются, что мы выродим панацею, которую правительство сможет запатентовать. Эти хитрые дяди из компании, производящей лекарственные препараты. И все же, если появится лекарство, это будет хорошо.

И секс. Секс — это тоже хорошо.

Ширли говорит, что неплохо было бы устроить танцы для обитателей Приюта, но вы только представьте себе эти синие мешковатые комбинезоны, которые жмутся друг к другу и покачиваются под музыку… не самое приятное зрелище.

Когда мы общаемся с доктором Шумахером, я говорю мало. Как это видится мне, у меня не так много воспоминаний, чтобы растрачивать их впустую. Мои самые лучшие воспоминания: как я спасаю планету от злобных пришельцев или убегаю на моторном катере от сексапильных русских шпионов. Но это не настоящие воспоминания. Это из фильмов. Я забываю о том, что девчонка, которая все это переживала, — актриса.