Призвание: маленькое приключение Майки

— Какая же вы бабушка?! — загорячилась девочка. — Вы — Прима! Самая главная Прима!

— Ну-ну, не лебези, — строго сказала Дива, но было заметно, что ей приятен священный девочкин восторг. — Скажи лучше: ты всем довольна?

Что могла ответить маленькая школьница? От полноты чувств, от шума и гама, которые еще не успели выветриться из Майкиной головы, от невозможных чудес, которые с ней так щедро наслучались — она смогла лишь кивнуть.

— Что ж… Проси.

— Мне ничего не надо, у меня все есть. Даже больше. Я и во сне себе такого представить не могла. И бал, и гости, и красота, — слова трескучими горошинами срывались с Майкиных губ.

— Не мельтеши, — на школьницу дохнуло напускной суровостью. — Я одарю тебя.

— Я рада, — вякнула девочка.

Как и все дети, Майка Яшина любила подарки. А особенно она любила, когда подарки дарят совершенно неожиданно и просто так. Пусть даже небольшую вещь. Хотя, конечно, Майка не стала бы отказываться, если б ей вручили, ну, например, корону с изумрудами, рубинами и жемчугами, или золотой кубок, утыканный бирюзой. Такие вещи очень полезно иметь в хозяйстве, «Пусть будет алмазная подвеска», — загадала девочка. — «Пригодится в черный день».

Майка не помнила лихолетье, когда папе давали зарплату едой, а маме было не из чего шить. Но она знала, что такие времена бывают и потому, с трепетом ожидая подарка, впервые подумала не только о его красоте, но и о пользе.

Школьница взрослела.

— Запомни, доча, настоящие таинства свершаются вдали от посторонних глаз, — хрипловатым шепотом поведала Алла Пугачева. — Они происходят за закрытыми дверями, пока другие еще только спят и видят. От меня — тебе. Весенней девочке — осенний поцелуй, — как священное заклинание произнесла Дива.

Она приложила губы ко лбу ребенка.

Майка зажмурилась…

Особа-я

Грянул долгожданный гром, и они очутились в самом центре чудесной грозы. Где? — точнее Майка сказать не смогла.

Здесь все текло, переливалось, меняло состав и свойства — это было похоже одновременно и на косые лучи, которые пронзают небеса, и на облака, которые гонит ветер, и на бурливое течение воды, и на движение прочих материй, которые для Майки так и остались непостижимыми. В какой-то момент девочке показалось, что она находится в самой глубине математического урагана: нули и единицы выстраивались в многозначные ряды и сворачивались в многосложную спираль, которая тянулась совсем уж по особому — то сжималась, то расширялась…

Майка не сумела бы описать места, в котором они оказались, но запомнила ощущение: в тот миг, в грозовых раскатах, лицом к лицу с Примой, ей казалось, что она держит руку на пульсе мира, понимая каждое его движение.

Дива и Дивочка угодили в самый Центр мироздания.

Майка навсегда запомнила его переливчатую пульсацию — переменчивую, многоголосую, полнозвучную… То четкую и ясную, как летний полдень, то темную, смазанную в полночный морок.

— Видеть таланты — это лишь часть дара даров, — заговорила Дива. — Очень малая, хоть и значительная. Зная способности людей, можно видеть и дальше, и глубже…

— Получается, я могу… — договорить Майка не посмела.

— Именно так и никак иначе! — признала Дива. — Ты способна быть впереди, иногда чуть-чуть, всего на полшага, а иногда далеко-далеко от всех, — она говорила, как пела. — Кто-то еще радуется солнцу, а ты уже чувствуешь бурю. Прочие жмутся под зонтиками, а ты вовсю ликуешь, потому что ясность для тебя уже наступила. Ты сможешь видеть дальше, чем все остальные; глубже, чем кто бы то ни было. Ты — впереди. Не совсем здесь. Не на острие пирамиды, а уже над нею, в настоящем полете.

У девочки закружилась голова. Ей показалось, что она стоит на крыше дома и смотрит вниз, там, откуда все кажется, мелким, маленьким и смешным. Она знала, что мелкость эта обманчива, а высота опасна. Но ей почудилось, что она может летать, и от этого захватывало дух.

— Непросто иметь такой дар, ой, как непросто, — продолжала Дива. — Над ними — Особыми — смеются, их боятся, а в давние годы их даже сжигали на кострах.

Течения материи вокруг Дивы и Дивочки взметнулись вверх. Теперь Майка увидела себя в самом центре холодного огня.

— Их немного. Очень немного, — говорила Прима. — Была среди них и несчастная гречанка Кассандра, словам которой никто не верил, и француз Нострадамус, слова которого сбываются по сей день. Они напоминают о себе редко. Для рождения им требуется напряжение времени и тягота места. Они возникают из трудностей, которые вот-вот должны привести к итогу.

— Какому итогу? — у Майки запершило в горле.

— Какому-нибудь. Они являются накануне бурь — больших и малых. И потому иным кажется, что именно они — Особые — их и созывают.

— Я не умею, — поспешила сказать Майка.

— Еще не умеешь, — признала Дива. — Но корявки-веточки вырастают в деревца. Ведь все меняется так быстро. Кажется, еще вчера малышка глупо таращила глаза, а сегодня она уже видит то, что другим недоступно. Ребенок растет, а его дар расцветает. Куколка превращается в бабочку, а непростая девочка становится Особой…

Прима умолкла.

Над ними грохнуло и посветлело. Гроза расползлась, как старый пуховый платок.

Майя сознавала: началась новая глава.

Особа-я.

Выход

…Алла Пугачева сидела на своем стульчике, а Майка Яшина стояла перед ней, так и не взлетев, хоть ей того очень хотелось.

— Спасибо, я благодарна, — сказала девочка. — Я буду…

Она хотела произнести что-то торжественное, громкое, чтобы ее слова были не менее пышными, чем покои Примы. Но, как обычно бывает в таких случаях, у нее лишь перехватило дыхание.

— Мы знаем, кем ты будешь, — сказала Прима.

В ее голосе Майке послышалась печаль. О чем могут печалиться примадонны? Этот вопрос девочка оставила на потом. Вот вырастет и все сама узнает.

— Благодарности не жду, — сказала Алла Пугачева. — Я не торгую благими делами. Я дарую их достойным.

Она взобралась на стул и, взмахнув крылами своего обширного наряда, с шумом обрушилась назад — в пенную ванну.

Белоснежные горы поглотили Приму без следа.

— Дивная, чудная, неповторимая… — произнес Никифор, решившись высказать, наконец, свой восторг.