Призвание Рюрика. Посадник Вадим против Князя-Сокола
Шрифт:
Это подняло дух защитников, второй приступ был отражен так же успешно. И тогда Эрик и Пескас решили взять крепость измором. Напротив главной крепостной башни они выстроили себе бревенчатые дома, а воины стали сооружать временные жилища – кто рыл землянки, кто мастерил добротные шалаши. Чтобы защититься от возможных вылазок, протянули ограду из кольев, плетней, по ночам рылись волчьи ямы, с острыми кольями на дне; сверху они прикрывались тонкими прутьями и забрасывались травой и листвой.
Потянулись долгие месяцы осады. Миновали лето и осень, наступила зима. Ударили морозы, насыпало сугробы снега. Положение защитников становилось отчаянным. Все запасы продовольствия были съедены, скот порезан. Дело дошло до собак и кошек. Чуть не плача, в общий котел отдали своих лошадей
– Жители города знают, какой жестокий человек, этот Пескас. Если он захватит, то не пощадит ни стариков, ни детей, а о вас и говорить не стоит. Для него удовольствие видеть, как у живого человека режут кожу на ремни… Мы надеемся на нашего князя, Лешкаса.
И помощь пришла. Однажды караульные главной крепостной башни закричали:
– Скорее, скорее! Смотрите, что творится!
Защитники высыпали на стены. В лагере противника царил переполох. Одни убегали в лес, другие строились и пытались дать отпор наседавшим на них воинам куров. А из чащи вываливались все новые и новые отряды Лешкаса, и казалось, что им не будет конца. Были отворены ворота, напрягая последние силы, бойцы напали на врагов с другой стороны.
А потом в город вошел обоз с продовольствием. Защитники крепости поняли, что сумели выжить и выстоять.
С отступавшими войсками было покончено в течение недели: шведы на кораблях ушли за море, Пескас бежал вместе с ними, а его сторонники сдались.
В Новгороде Вадима уже не чаяли видеть живым, слухи ползли самые разные. Одни говорили, что он погиб в боях со шведами, другие утверждали, что попал в плен, а некоторые всерьез уверяли, что он женился на куровской принцессе и стал наследником престола Курляндии.
И вдруг он заявляется в окружении своих дружинников и почетной свиты из воинов чуди и куров, пестрых как петухи в своих красочных племенных одеяниях. Новгородцы были в восторге: их любимец вернулся с блестящей победой над воинственными норманнами-свеями!
Во дворце начался пир. Рядом с Вадимом оказался Азар. Подливая вина в золотой кубок посадника, он говорил заискивающим голосом:
– Ты стал настоящим народным героем, Вадим! Все только и говорят о тебе, все только и славят твое имя и твои победы! Такого почета смог добиться лишь Гостомысл. Но он был князем! А ты остаешься всего-навсего посадником. Но я думаю, что с такой славой тебя следует провозгласить князем, весь народ поддержит!
– О чем ты, Азар? Разве может простой кузнец стать князем? Я и на должности посадника порой чувствую себя неуютно. Родись хотя бы в купеческой или тем более в боярской семье, я еще мог бы мечтать о чем-то большем. Но я только кузнец, кузнецом и умру!
– А тебе и не надо ни о чем беспокоиться. Мы за тебя все сделаем. Нам нужно только твое согласие. Народное вече само предложит тебе занять княжеский престол.
– Нет, купец, твое предложение слишком заманчиво, но оно неосуществимо, – сквозь хмельной угар пытался провести свои трезвые мысли Вадим. – Я ошибся, сказав, что для княжеского престола нужны или боярское, или купеческое звание. И того, и другого мало! Народ признает князем только человека из рода Славенов! Говорят, в племени бодричей, что на южном берегу Балтийского моря, проживает внук Гостомысла по имени Рерик. Об этом мне в Колобжеге говорил бодричский купец. Вот он является законным наследником новгородского престола, вот его народ примет!
– Э-э-э, будет народ разбираться в родственных связях! – махнул рукой Азар. – Что надо народу? Народу нужна крепкая власть, чтобы был порядок. Выступишь на вече, пообещаешь, что как станешь князем, прижмешь разбойников, лихоимцев, пресечешь взятки и хищения казны. Мол, у тебя, посадника, сегодня нет таких полномочий на крутые меры, а у князя они будут, что начнешь руководить страной железной рукой. И весь народ встанет за тебя! И наобещаешь, конечно, молочные реки и кисельные берега, не без этого. Народ доверчив, народ примет все за истину. А потом можно и забыть многое из обещанного.
– А
если напомнят?– Будут такие, но их немного, можно легко прижать к ногтю.
– Тебя послушаешь, так…
И Вадим в растерянности развел руками.
– Ты думай, думай, – наставлял его Азар. – А в нашей поддержке не сомневайся.
Чем больше размышлял Вадим над словами Азара, тем больше затягивало его предложение купца стать новгородским князем. Ему иногда приходило на ум предсказание Нимилявы, что он должен идти прямой дорогой и никуда не сворачивать, иначе ждет гибель. Но соблазн власти оказался сильнее пророчества какой-то лесной девушки, и он старался как можно реже вспоминать о нем, а потом и совсем забыл. Потому что ничего нет сильнее на свете, чем жажда власти. Ради нее идут на все, вплоть до преступлений, забывают прежние убеждения и клятвы, отбрасывают в сторону уроки истории и предупреждения мудрецов. Человек вдруг начинает считать себя самым умным, самым прозорливым, самым проницательным среди других людей, причем считает себя таким всерьез, нисколько не колеблясь и не сомневаясь. В этот момент он становится легкой добычей самых низких и подлых существ – подхалимов и льстецов, которые льют потоки хвалы, а правитель жадно ловит их слова, потому что они нужны ему для утверждения своей личности. Именно поэтому Вадим, несмотря на сомнения, скоро приблизил к себе Азара и сделал его главным советником. Через пару недель он как бы между прочим сказал ему:
– Внутренне я созрел для того, чтобы занять княжеский престол. Как ты думаешь, с чего следует начать?
Он заметил веселый огонек, мелькнувший в глазах купца, но не придал этому значения. А Азар подумал, что теперь Вадим в его руках и он сможет делать с ним все, что захочет.
– Думаю, – медленно проговорил он, чтобы придать своим словам особую основательность, – что пока рановато выносить этот вопрос на вече. Тебе надо поднять свое влияние в народе на уровень князя Гостомысла.
– Чем же я ниже его? – раздраженно спросил Вадим.
– Забыл, какой была держава Гостомысла? И чудь, и весь, и меря входили в нее. А ты потерял не только эти владения, но и часть нашей коренной славенской территории.
– Ты говоришь о землях по реке Великой?
– Именно о ней, матушке.
Это был давний межплеменной спор между славенами и кривичами. Оба племени считали земли по реке Великой своими, исконными, принадлежащими им с незапамятных времен. Кривичи утверждали, что триста лет назад, когда к Ильменю пришло славенское племя, они уже населяли пойменные луга и плодородные пашни по обе стороны от полноводной реки, а славене их изгнали. Славене, наоборот, уверяли, что земли эти пустовали и они первыми заняли их. Так или иначе, но как только по какой-либо причине ослабевало одно племя, второе тотчас прибирало к своим рукам спорные территории. Так случилось после смерти князя Гостомысла, когда ослабла власть Новгорода и зависимые народы отложились от него; в это время кривичи вытеснили с реки Великой славен. Распря между двумя славянскими племенами в сильной степени мешала их борьбе против общих врагов.
– Если не вернешь исконно нашу землю, князем тебе не быть! – сказал как отрубил Азар. – Сейчас самое подходящее время для похода: кривичи втянулись в длительную войну с хазарами и не скоро из нее выйдут. Все их войска на востоке, земли по Великой можно брать голыми руками.
Так-то так, но это была только половина дела. Закончится война с каганатом, и кривичи вновь кинут взоры на спорные владения. А ведь это такое мощное племя, столько воинов может собрать, что прежде чем задраться с ним в новой буче, следует не семь, а семьдесят семь раз отмерить…
Но впереди светил желанный княжеский престол, манила неограниченная власть владыки, и Вадим не утерпел. Он вызвал к себе Багуту, рассказал ему о своем замысле.
К его удивлению, боярин не стал возражать. Наоборот, он со всей силой поддержал его:
– Пора, давно пора проучить кривичей! Они просто унизили Новгород. Это надо же, к самому Пскову пододвинули свою границу!
Они стали обговаривать подробности будущего похода. Когда закончили разговор, Багута вдруг сказал, слегка зардевшись: