Про психов. Терапевтический роман

Палец устремлен в окно. Оказалось, что отцом Сонькова считает главного врача больницы и пальцем указывает на крест, торчащий из административного корпуса. Косулин заметил, что с такими родителями вряд ли у Соньковой могут быть какие-то проблемы. Эту пациентку он искренне любил. Много лет назад, когда Косулин обучался психотерапии, Сонькова за минуту наглядно показала ему, как выглядит в упрощенном виде сложное психоаналитическое понятие «перенос», означающее перенесение чувств пациента к своим родителям (или кому-то еще) на своего психотерапевта.

Рано с утра сонный Косулин вошел в отделение и не успел опомниться, как Аллочка налетела на него с громким воплем: «Папа пришел!!!» Так они и познакомились. В процессе лечения Сонькова становилась менее возбужденной, но все равно сохранялось впечатление натянутой до предела струны. Ходили слухи, что когда-то она была то ли судьей, то ли прокурором.

Теперь же, познакомив со своими родителями Косулина, Аллочка успокоилась и деловито попросила психологическую консультацию. Когда приступили к делу, Аллочка, смущаясь, спросила, может ли она иногда, не чаще, чем раз в три месяца, делать минет собственному мужу в условиях отсутствия у них других сексуальных отношений. Она трогательно объясняла, что очень любит своего мужа, что они в браке более тридцати лет и такую малость, как редкий минет, он заслужил.

Тоскливо и неуместно Косулин представил себе, что Лида сейчас делает минет незнакомому украинскому торговцу батарейками, и горько подумал, что ему сто лет уже никто не делал минет, и он даже немного завидует Аллочкиному мужу.

Очнувшись, поинтересовался, в чем же тогда проблема?

Аллочка удивленно ответила:

– Ну грех же!!!

Косулин всегда поражался особой наивности, детскости и чистоте некоторых своих пациентов. Для Аллочки этический конфликт между любовью к мужу и строгостью сексуального поведения представлял серьезную проблему. Еще немного поговорив, они пришли к выводу, что, поскольку он хороший муж и она его любит, иногда – не грех.

Обход тем временем выкатился из третьей палаты и уже с меньшей энергией двинулся в четвертую. Здесь лежали пациентки уже подлечившиеся, или с хорошей репутацией, или те, за которых похлопотали родственники. В палате светло, на столах книги и журналы, кое-где живые цветы. Половина жителей четвертой – молодые девчонки, изнывающие от скуки большую часть времени. Некоторые лежат в больнице второй или третий месяц. Здесь Косулин всех знал, они уже все прошли диагностику, кто-то ходил к нему на индивидуальные занятия, кто-то на психологические группы.

В четвертой лежали Катька Макарова и Лора, наскоро ставшие подружками. С Катей, вчерашней спасительницей, Косулин знаком много лет.

Каждый раз, когда Катя попадала в больницу, Косулин вспоминает первые моменты их знакомства.

Дело было так: он зашел с утра, как обычно, в отделение. С другого конца коридора на него с видом боевого носорога неслась Катя, ростом с Косулина и весом 120 кг. Времени на раздумья у Косулина не было: железная дверь за спиной отрезала пути к отступлению. Он просто стоял и ждал. В двадцати сантиметрах от Косулина Катя затормозила и насупленно поинтересовалась, кто он, собственно, такой. Он представился. Катя сразу заявила, что ей необходима психологическая помощь, и утащила Косулина в зал отдыха. Медсестры испуганно предупреждали Косулина, что запираться с Катей не следует. Но ему не было страшно. Сговорились: если что – будет звать на помощь. Катя была по-настоящему буйной и при этом совершенно безопасной. Это сочетание внешней буйности и абсолютной внутренней миролюбивости подкупило Косулина навсегда. Без сомнения, она была одной из самых любимых и потому сложных пациенток. И многому его научила. Вместе они постигали сложные выверты и парадоксы человеческой психики, именуемые в психиатрии психозами. Что-то становилось понятней, что-то так и осталось загадкой. В этот раз все было особенно грустно.

Через три дня после рождения сына Катька Макарова жестоко чокнулась. Послеродовые психозы – вещь особенно печальная. Безумные мамочки, у которых из груди течет молоко, постепенно приходя в себя, невыносимо мучаются. Они скучают по ребенку, при этом боятся его и себя, ревнуют к тем, кто заботится о новорожденном, стыдятся всего света. Они же не справились с великой ролью матери! Это действительно очень больно. И тем больнее, что свидания с ребенком часто только ухудшают ситуацию. Беспомощность, страх «не справиться», жуткие картины: ребенок истошно орет, а ты НИЧЕГО НЕ МОЖЕШЬ СДЕЛАТЬ и сам сидишь в углу и орешь.

Катя, к слову сказать, весьма неплохо справлялась: всю беременность и роды была молодцом. Но когда на второй день после рождения ее ребенок попал в реанимацию с туманным диагнозом и внутренним кровотечением и она, с трудом после кесарева поднявшись к нему в детскую реанимацию, увидела его всего в трубочках и на аппарате искусственного дыхания – психика не выдержала. Она перестала спать, стала метаться, пыталась уехать на дачу, заблудилась в лесу, потратила кучу денег и через неделю оказалась в больнице.

Теперь она пела, ругалась, а то вдруг начинала убиваться. Настроение ее менялось постоянно и непредсказуемо. Кроме всего прочего, ополчилась на весь свет и собралась разводиться с мужем.

Увидев Косулина, с воплем ринулась к нему и, повиснув, зарыдала.

– А-а-александр Львович, ну что же это тако-о-ое, у-у-у, опять я здесь, у-у-у! Обманом заложили, су-у-ки!! Вы же говорили, что медицина для меня, а не я для медицины, за что же меня по-о-о-ложили-то?!! У-у-у!!!

У Косулина разрывалось сердце. Катя была одной из пациенток, кто ходил к Косулину на поддерживающую терапию после госпитализации. Все было так хорошо: отличная ремиссия, удачно-негаданное замужество, и даже ребенок случился. А ведь и не мечтала она уже о таком развитии своей жизни. Чудо! И вот как грустно все обернулось. Психозы, они ведь не спрашивают. Ходят, как поезда, по своему расписанию.

Как пережить психоз теперь, вернуть веру в себя, в то, что все случившееся в последние «подарочные» четыре года ремиссии были не просто так, не обман, а жизнь. Веру в то, что потом жизнь опять наладится. Жизнь-то долгая. Такой психоз после длительной ремиссии – большое испытание. Человек поверил было, что здоров, что жизнь его похожа на жизнь нормального человека, что есть надежда вырваться из кругов безумия и госпитализаций. И тут со всего разгона лицом в стекло, которого не видно было. Хотя оно тут всегда стояло.

А ведь потом будет еще депрессия – постпсихотическая. Когда сил нет, потому что в психозе все потратились на несколько лет вперед, от таблеток тяжко, да еще и мысль-яд: да нет, все-таки я псих, больной человек, инвалид, интернат по мне плачет.

Работать с пациентами в таком состоянии сложнее всего. Но выбора нет, в этот момент психологи больше всего и нужны, потому что – край.

Но все это еще впереди: постепенное, долгое, с откатами назад, выкарабкивание из глубокой темной пропасти. Когда каждый день тяжелый, как могильные плиты, и нет надежды у пациента, только у тебя, да и то – крохи.

Но ты знаешь, что рано или поздно станет лучше, надо потерпеть, дожить до этого «лучше», не уничтожив себя от стыда и бессилия.

Но это потом, потом! А сейчас Катя жгла: психоз на время отменяет все социальное. Можно говорить что думаешь, не стесняясь, и делать что хочется, не заботясь о последствиях. Редкая привилегия. В наши дни доступная только сумасшедшим.

– Зачем вы вообще все нужны?! Как же вы мне надоели! И все обманом, обманом! Представляете, я им говорю: везите меня к моему психологу! Они спокойно так: да-да, конечно, отвезем. И я зде-е-е-сь!!!!! У-у-у!