Проблемы рациональности

Не менее интересна вторая концептуальная схема К. Юнга. Она изложена в статье "Психология и поэтическое творчество", где отец аналитической психологии подразделяет творчество, на этот раз, на психологический и визионерский типы. С точки зрения К. Юнга душа человека есть то материнское лоно, где рождаются произведения науки и искусства. Однако, произведения произведениям - рознь. Одни носят скорее экзотерический характер, прозрачный для человеческого сознания, и эти произведения сами себя объясняют (они относятся к "психологическому типу") Другие - эзотеричны, и здесь, по выражению К. Юнга, "уже ничто не объясняет себя само непосредственно" (это - "визионерский тип").

Идеи К. Юнга снимают одни вопросы, порождая другие. Мы узнаем, почему творчество не деятельность, а, наоборот, созерцание.
– Просто потому что автор произведения не субъект деятельности. По-Юнгу он даже объект нисходящей к человеку (идущей с небес?) неведомой силы. Творящее созерцание примерно то же самое, что творящее сновидение. Заслуживает ли доверия "сновидческая" концепция творчества?. Например, известно немало легенд об инсайтах во сне. Сторонники бихевиористских схем обычно опровергают эти легенды. Но правы они или нет, это не играет особой роли в принятии концепции творчества как созерцания. Поясним сказанное.

17 февраля 1869 года, работая над своим фундаментальным трудом "Основы химии", Д. И. Менделеев открывает новую теорию, перевернувшую все прежние основы. Полвека спустя в 1919 году друг Д. И. Менделеева А. Иностранцев вспоминал, что незадолго до той счастливой минуты он навестил Дмитрия Ивановича, застав ученого, стоящим в расстроенном состоянии у своей рабочей конторки. Д. И. Менделеев признался ему, что идея целостной систематики элементов у него в голове уже сложилась, а "выразить таблицей (т. е. записать на бумаге) он не может". Далее А. Иностранцев сообщает: позже, после первой публикации, Д. И. Менделеев будто бы говорил ему, что "долгое время у него ничего не получалось с таблицей элементов; [что] усталый, он прилег и заснул. Во сне увидел таблицу, в которой элементы были расставлены "как надо". Встал и записал ее на бумаге. Впоследствии только в одном месте потребовалось исправление.". Академик Б. М. Кедров опровергает "теорию сновидений" следующими доводами: "Так вспоминал А. Иностранцев. Но прошло целых полвека, и его память могла его подвести <...> После появления рассказа А. Иностранцева распространилась версия, будто Д. Менделеев сделал свое открытие во сне. Эта нелепость была теперь полностью опровергнута, поскольку во сне Дмитрий Иванович только "переписал" свою законченную таблицу в обратном порядке.". Как видно, Б. М. Кедров вовсе не пытался опровергнуть факт теоретических видений во сне. Невероятным ему кажется только сновидение главной идеи. Это сугубо занимает Б. М. Кедрова. Не мистическая сила, а сам человек берет "познавательно-психологический барьер (ППБ)" с помощью трамплина-подсказки. Человек должен сам решиться на (великое) творческое усилие, должен не как сомнамбула, а сознательно сделать шаг. Иначе заслуга автора нечто случайное.

И все же концепция творчества как "самовыражения" личности не верна в принципе. Стоит ее принять, и есть яркая личность, только нет творчества. Слишком уж не от мира сего, не от воли человека, слишком неличностно то, что выходит из рук человеческих, и слишком непонятно оно тому, кто его "сделал". (Отсюда и пошла поговорка: человек глупее своих произведений.) Поэтому Б. М. Кедров, зная положение дел, колеблется, но, в конечном счете, предпочитает быть верным событиям и наблюдениям. С одной стороны, новая идея вот-вот родится и обобщит факты, факты уже накоплены, но мешает ППБ, психологический барьер. Тянут назад теоретические догмы. Но не влияют ли старые теории на (якобы независимый от них) эмпирический базис?
– Хорошо известно: влияют и еще как (как бы не протестовала позитивистская "религия факта"). Для начала вспомним, что на момент открытия Д. И. Менделеевым в 1869 году периодического закона у 27 химических элементов из 63 известных в то время были неправильно определены атомные веса. Представим на минуту, что означало бы прямое логическое обобщение этого материала. Поэтому, с другой стороны, Б. М. Кедров в своей книге даже говорит об особом барьере эмпиризма: "Периодический <...> закон давал возможность проверять, уточнять и даже исправлять полученные эмпирически значения атомного веса в соответствии с местом, которое должен занять данный элемент в общей системе всех элементов. Например, подавляющее большинство химиков вслед за И. Берцелиусом считало бериллий полным аналогом алюминия и приписывало ему атомный вес Be = 14. Но место, соответствующее этому значению атомного веса в строящейся системе, было прочно занято азотом: N = 14. Пустовало же другое место - между литием (Li = 7) и бором (B = 11) в группе магния. Тогда Д. Менделеев исправил формулу окисла бериллия с глиноземной на магнезиальную, в соответствии с чем получил вместо Be = 14 новый атомный вес - Be = 9,4, т. е. значение, лежащее между 7 и 11...<...>. Можно сказать, что сугубый эмпиризм, или "покорение фактам", исключал возможность определить атомные веса, исходя из теоретических соображений, и требовал идти только опытным путем...<...> Д. Менделеев в ходе построения своей системы преодолел этот барьер, показав, что всеобщее... может служить критерием правильности установленного факта" (!!).

Согласимся: факт - объективное событие мира, однако такое, которое уже вошло в мир человеческого измерения, восприятия и понимания. С еще большим основанием это можно сказать о научном факте. Научный факт теоретически нагружен, так как осмыслен в языке теории. Нет, и не может быть научных фактов, независимых от теоретического мышления. Это приводит к парадоксу эмпирического обоснования теории: теория существенно определяет факт (его основное содержание), но чтобы подтвердить или опровергнуть теорию факт должен быть независимым от нее. Современное решение этого парадокса следующее: способ измерения (при фиксации и описании факта) не должен определяться проверяемой теорией, но должен, в то же время, определяться той общей теорией, частным случаем которой является проверяемая теория. При таком решении, однако, остается непонятным способ обоснования общей теории. В последнем случае действует схема фальсификации универсалий К. Поппера. Для того, чтобы фальсифицировать (опровергнуть) универсальный закон, необходимо, предварительно, переформулировать его в форму запрета. Например, утверждение "Не существует вечного двигателя" является негативной переформулировкой закона сохранения и превращения энергии. Достаточно одного-единственного нарушения запрета, чтобы фальсифицировать общий закон. Если в вопросе обоснования универсалий кризис в западной и отечественной эпистемологии уже преодолен, то проблема происхождения универсалий остается открытой.

В наши дни повсюду под именем "творчества" выступает нечто иное. Дело представляется так, будто бы новые идеи возникают путем обобщения фактов. Эта гипотеза, однако, не подтверждается реальной историей идей (последнюю же следует отличать от логически препарированной истории науки). Сошлемся в столь важном пункте на авторитетное суждение А. Эйнштейна. "Из ньютоновских формулировок, - говорил Альберт Эйнштейн в 1933 г. в своей Спенсеровской лекции, прочитанной в Оксфорде, - мы видим, что понятие абсолютного пространства, связанное с понятием абсолютного покоя, доставило ему неприятное чувство; он понимал, что в опыте, по-видимому, нет ничего, что соответствовало бы этому понятию. Он чувствовал также беспокойство в связи с введением дальнодействующих сил. Но огромный практический успех его учения, по-видимому, воспрепятствовал ему, как и физикам XYII и XIX веков, признать произвольный характер основ его системы. Напротив, большинство естествоиспытателей тех времен были проникнуты идеей, что фундаментальные понятия и основные законы физики не были в логическом смысле свободными изобретениями человеческого разума и что они могли быть выведены из экспериментов посредством "абстракции", т. е. логическими средствами. Ясное осознание неправильности этого понимания по существу принесла только общая теория относительности <...>. Во всяком случае это доказывает, что всякая попытка логического выведения основных понятий и законов механики из элементарного опыта обречена на провал. <...> Я убежден, что посредством чисто математических конструкций мы можем найти те понятия и закономерные связи между ними, которые дадут нам ключ к пониманию явлений природы. Опыт может подсказать нам соответствующие математические понятия, но они ни в коем случае не могут быть выведены из него. Конечно опыт остается единственным критерием пригодности математических конструкций физики. Но настоящее творческое начало присуще именно математике. Поэтому я считаю в известном смысле оправданной веру древних в то, что чистое мышление в состоянии постигнуть реальность".

И это не отменяет того, что "все познание реальности исходит из опыта и возвращается к нему". Суть в том, что связь между опытом и реальным познанием имеет исключительно интуитивный, но никак не логический характер. Чуть раньше приведенных слов А. Эйнштейн говорит о вечном противоречии между опытом и мышлением. Хотя в целом познание опирается на опыт, но теории, идеи, основные понятия, по-мысли А. Эйнштейна, "ни в коем случае не могут быть выведены из него". Можно попытаться найти лазейку и предположить: пусть не логически, но математически теории, понятия выводятся из опыта. Но нет, речь идет о том, "что чистое мышление в состоянии постигнуть реальность". Тогда, может быть, на уровне высокой абстракции все-таки одно из другого выводится? Нет, А. Эйнштейн говорит о творчестве, более того он говорит о вечном противоречии и даже о божественной (сверхчеловеческой) тайне: "в области науки все наиболее тонкие идеи берут свое начало из глубоко религиозного чувства и <...> без такого чувства эти идеи не были бы столь плодотворными".

Творчество безличностно и сверхчеловечно? Тогда, может быть, человек, не музыкант, не искушенный в секретах музыки, мог бы невольно сочинить симфонию? Вопрос, казалось бы, риторический. Но приведем надежное свидетельство на этот счет П. Валери: "Я поделюсь с вами весьма замечательным наблюдением, которое проделал над собой около года назад. Я вышел прогуляться, чтобы в пестроте уличных впечатлений немного рассеяться после утомительной работы. Я шел по своей улице, когда внезапно меня захватил некий ритм, который не давал мне покоя и вскоре вызвал ощущение какого-то чужеродного автоматизма. Точно кто-то воспользовался в своих целях моей жизненной машиной. Затем к этому ритму подключился второй и с ним сочетался; и два эти порядка связались какой-то поперечной связью (другого слова я подыскать не могу). Она сочетала движение моих шагающих ног с некой мелодией, которую я напевал или, лучше сказать, которая "напевалась" моим посредством. Эта комбинация непрерывно усложнялась и вскоре превзошла своей сложностью все, что могли бы позволить мне внятно воспроизвести мои обычные ритмические способности. Ощущение чуждости, о котором я говорил, стало теперь почти мучительным, почти что тревожащим. Я не композитор; с музыкальной техникой я совсем не знаком; и вот мною завладевает многоголосая тема такой усложненности, о которой поэту не дано и мечтать. <...> Минут через двадцать чары внезапно рассеялись, оставив меня на берегу Сены недоумевающим, как утка из сказки, которая вдруг замечает, что из снесенного ею яйца вылупился лебедь.".

***

Рациональное и иррациональное несоизмеримы. Но связаны ли они генетически? Действительно ли первое порождает второе? Не предполагают ли они взаимно друг друга (не сводится ли вопрос к известной загадке "курицы и яйца")?

3

1

Относящееся сюда известное изречение М. Хайдеггера в переводе В. В. Бибихина звучит так: "Язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек. Мыслители и поэты - хранители этого жилища. Их стража - осуществление открытости бытия, насколько они дают ей слово в своей речи, тем сохраняя ее в языке" (Хайдеггер М. Письмо о гуманизме. //М. Хайдеггер Время и бытие. М., 1993. С. 192.)

Рождественский Ю. В "Хорош ли русский язык?" //"Литературная газета", 4.09. 96. N 36.

Разумеется, это справедливо только для искусственных, в т. ч. "профессиональных" языков. В области мышления искусственное и естественное соотносятся как язык деятельности и язык понимания. Это создает почву для конфликта внутри мышления. "Высвобождение языка из-под грамматики, - замечает М. Хайдеггер, - на простор какой-то более исходной структуры препоручено мысли и поэзии" (Хайдеггер М. Письмо о гуманизме. В кн.: Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993. С. 193.)

См.: Гегель Г. В. Ф. Эстетика. В 4-х томах. Т. 3. М., 1971. С. 356.

Валери П. Об искусстве. М., 1993.С. 312.

В. В. Бибихин говорит о свободно приходящем слове и мысли: "Опыт слова и мысли до их осознания есть у каждого...<...> я прихожу к самому себе, извлекаю себя на свет, вывожу к речи тогда, когда на самом деле речь уже успела во мне сложиться, причем - надо сказать странную, но верную вещь - без меня. Мысль и слово всегда уже ворочаются во мне, ворочают мною без меня. Оттого, что я их причешу, введу в форму, придам им приемлимый вид, я стану скучен, неинтересен, они станут мертвые". (Бибихин В. В. Слово и событие. М., 2000. С. 41.)