Пробуждение

(Несется шоссе. Снег липнет к ветровому стеклу.)

Петр: ...Как-то, совсем недавно, я проснулся в ужасе. Мне 34 года, а я еще ничего не сделал всерьез. Мысль, конечно, смешная, если ее вслух... Но не самому себе... Кажется, что все начнется вот-вот. Ну, завтра. В этом году - непременно. И ничего не начинается. Я попал как в заколдо-ванный круг. И, в общем, все как будто правильно. Все в порядке: великая успокоительная мысль, наркоз. Все в порядке. А что в порядке? Я давно уже занят не своим делом... Когда уезжал, многие считали, что мне неслыханно повезло, я и сам так считал: в Швецию на три года... Полный идиот. Тоже мне, великий путешественник. Лошадь Пржевальского... Швеция, Швеция пускай там шведы живут .. Меня тогда ночью как ударило: где я? Черт его знает где. Чем я занимаюсь? Зачем мне-то все это нужно? Ну вот что я делал хотя бы последнюю неделю? Купил рубашку, ходил в кино, спал как-то целый день, два вечера трепался о какой-то муре с нашим пресс-атташе: в том месяце спас его от насморка и временного безденежья. Второе заболевание, кстати, было серьезней... В общем, полный бред... Стоило ради этого бросать все? Нашу с тобой работу? Тебя... Можно было тогда отказаться, но я не отказался. Я виноват перед тобой.

Саша: Пустое. Прекрати. Я не сумасшедший, чтобы теперь винить тебя во всем. Так уж сложилось. Никого и ни в чем я не виню. Мы начинали хорошо, это верно. Но многие так начинают. В юности легче всего выбираешь друзей, веришь им. Ты тогда бросил меня - это тоже бывает... Дело, в конце концов, не в работе. Черт с ней, с работой... Страшно вот так терять друг друга. Да еще было б из-за чего... А вообще зачем ты затеял этот разговор? Демонстрацию фотокарточек? Запрещенный прием...

(Медленное февральское утро в Москве, дворники стучат об лед, падают с крыш московские снега, в окнах зажигаются огни.)

Петр: Я убежден, мы должны работать вместе. Еще ничего не потеряно. Мы не имеем права расставаться. Глупо из-за ребяческих поступков прерывать наши отношения совсем... Я понял, что такое совпадение, как у нас, бывает редко.

Саша: Какие у нас могут быть совпадения? Что ты обо мне вообще знаешь? Неужели ты всерьез думаешь, что все эти годы я жил в ожидании тебя и твоих предложений? И как ты можешь за меня решать, как мне быть, что делать? Что это за привычка мерить людей по себе? Все и всех подчинять смене собственных настроений. Все снова, с нуля, да еще с тобой?.. Смешно.

Петр: ...Я хочу настоящей работы. Я - нейрохирург, я что-то умею, умел. А я каждый день теряю профессию... Все, чем я там занят, может делать любой участковый врач, и гораздо лучше меня... А ты здесь, чем ты занят? Я был у тебя. В учреждении... Видел табличку с твоей фамилией на дверях.

Саша: ...Нет, меня ты оставь в покое. Мою сегодняшнюю жизнь ты не трогай. Ты не имеешь на это никакого права. Я живу так, как мне хочется, и все. И у тебя все складывается лучшим образом. Ты, Петр, в полном порядке. И не трепись, пожалуйста. Все эти нынешние разговоры о работе, о долге, о совести... Одно колебание воздуха, за ним - ничего. Зря ты выбрал меня в собеседники.

(Самолет садится на аэродроме в Стокгольме. Погода, похожая на московский февраль. Пасмурно, ветер. Бетонка в лужах. Вместе с другими пассажирами Петр идет к зданию аэропорта. Среди встречающих - Катя, дочь.)

Петр: Врешь, все врешь. Ты в полном порядке. Я - в полном порядке. Теперь только - головой в прорубь? Я был как никогда уверен: от нашей встречи могло многое перемениться. Во всяком случае, для меня.

(Машина с Петром, его женой, дочерью мчится по шоссе, по городу, чужому, разноцветному.)

Петр: Саша, слушай. Я вернусь. Я это понял, нам отдельно нельзя...

Саша: Это твое дело. Тоже мне, нашел душеприказчика...

(Такси с Петром, Катей и дочерью на улицах Стокгольма.)

Саша: Мне все это уже безразлично. Оставь меня в покое. Я не верю тебе. Сейчас ты стараешься успокоить себя, и успокоишься постепенно. Нравственные оправдания придут сами по себе, можешь не волноваться... Это дело времени, а пока что в собственных глазах хорошо, конечно, выглядеть мятущимся, неустроенным, ищущим... Это ты-то неустроенный? И еще - очень тебя прошу - не соотноси вместе наши имена. Хватит, все. У нас разная жизнь, и ты мне не нужен...

Саша шел в толпе один и, очевидно, продолжал бы так идти и дальше, но его окликнули:

– Саша!

Он обернулся. Катя стояла среди прохожих, укоризненно смотрела на него.

– ...Прости, но у меня не было другого способа напомнить, что все-таки я иду с тобой...
– говорила Катя.
– Ты все время где-то отсутствуешь. Не очень-то с тобой весело... Да и со мной тоже... Верно? Смотри - и не возражает! Ты бы хоть из вежливости возразил!

Саша улыбнулся, крепче прижал ее локоть.

– Ты меня не слушаешь, - говорила Катя.
– Я понимаю, что все это не слишком интересно. Я сама не выношу все эти чужие откровения - сразу попадаешь в какую-то идиотскую ситуацию. Как ты считаешь, я очень изменилась?

– Конечно, изменилась. На тебя уже, пока мы вышли, трижды оборачивались, а ты все плачешь. Красивая женщина.

– Ну и что?

– Очень хорошо.

– Странно, раньше меня всегда это раздражало и когда смотрели, и когда не смотрели... А теперь мне это, как бы тебе сказать, впутает уверенность и - нравится. Между делом, мне уже тридцать. И какие-то девчонки вокруг уже иные, получше, чем мы были в их возрасте... Ну и что? Дело не в ощущении возраста, но что-то во мне переменилось. Я не могу объяснить это чем-то конкретным... С одной стороны, все стало как-то спокойней, и в то же время мир как бы раздвинулся вокруг меня. Я вдруг увидела множество людей, я их раньше просто не замечала, как они не замечали меня. Честное слово, я хочу, наверно, не большего, чем и любая женщина, - чтобы за ней ухаживали, при всей моей прежней ненависти к этому слову - я не могу найти точнее, чтобы мне дарили цветы - я уже не помню, когда мне Петр просто так, ни по какому поводу, принес цветы, смешно, верно?
– самое смешное, что вот сегодня, - я же тебя знаю тысячу лет, и никакое это не свидание, а я волновалась - я себя на этом точно поймала, - как перед настоящим свиданием, и это очень приятное чувство, какое-то новое, и когда я тебя увидела, то просто смутилась, поверишь?

Она говорила весело, слишком даже весело, чтобы можно было в это поверить, и в следующую секунду она остановилась и вдруг сказала негромко, ожесточенно:

– Он меня не любит. Осталось какое-то уважение, привычка. Он так закрылся от меня, мне очень трудно с ним... Я устала подстраиваться под его смены настроений - я не успеваю за ними. Он не понимает, очевидно, что в конце концов мне это тоже может надоесть. У всех свои сложности, не думаю, что он исключение.

Взгляд ее остановился на Саше, в голосе вдруг теперь мольба, надежда.

– Я тебя прошу, сходи в управление - поговори. Мне на самом деле не к кому больше обратиться... Я тебя очень прошу, это слишком серьезно, а для тебя это не составит, по-моему, никакого труда... Он уже там, наверно, в приемной, его в час обещали принять. Ты должен быть с ним, я умоляю тебя!

Ему казалось, что в приемной он сидит не так уж и долго.

Во всяком случае, Петр не заметил, как подошла его очередь, как вместо множества людей, еще недавно заполнявших вместительную приемную с мягкой мебелью, остались всего двое: он и еще один человек, по виду командировочный.

Пекло невероятно. Ни ветра, ни дуновения в распахнутых окнах.

Пустой сифон сверкал на столе.

Рубашка взмокла.

Ладони оставляли темные влажные следы на зеркале стола.

Вентилятор направленно вращался в сторону секретарши, но тоже не приносил ей заметного облегчения.

– Вам идти. Пожалуйста, - сказала она Петру.

Действительно, ему уже нужно было вставать, одергивать пиджак, поправлять спущенный по жаре галстук, хотя можно и так оставить, но все же - поправим, и шагать к дверям кабинета, за которыми его ожидали вещи ему известные: объяснения - в который уже раз, выяснения, подробности и прочее.