Продавцы невозможного

Я жив?

Да, жив.

Странно, твою мать, но приятно. Облажалась, получается, Африка!

Чайка потянулся, взял с тумбочки пачку сигарет, вытряхнул одну на одеяло и раскурил. Правую руку старался лишний раз не напрягать – последствия удара до сих пор ощущались, обходился левой. Устроился поудобнее, глубоко затянулся.

Я – жив. Главная мысль последних дней. Хит сезона. Я – жив.

«Почему?»

Бунт ведь для него устроили, по специальному, мать его, заказу, эксклюзивно. Пилсуцки его искал, никого больше – его. И отыскал.

Перед глазами – в какой уже раз! – явился господин офицер Ушенко с пистолетом в руке. Лицо спокойное, взгляд, можно сказать, безразличный, будто у человека, выполняющего нудную, но нужную работу. Три пули Пилсуцки в грудь – работа. Получается, Ушенко окликнул уголовника – тот ведь спиной к двери стоял, – Пилсуцки обернулся и получил три краш-пули в грудь. Свою работу не исполнил. Не успел? Ушенко поторопился пристрелить убийцу? Невозможно. Кто угодно, только не Ушенко. У надзирателя было время, а значит, он выстрелил именно тогда, когда хотел, и не позволил Пилсуцки довести дело до конца. Погибли все машинисты, что вместо каменоломен ишачили на Флобера, погибли перебившие их уголовники. А главный конец, который следовало опустить в воду, остался.

«Почему?»

Два дня назад заходил Флобер. Сочувственно вздыхал, желал скорейшего выздоровления. Улыбался.

«Зачем приходил?»

Ни слова, ни жеста, ни намека.

Чайка понимал, что он в полной власти директора. Захочет Флобер его убить и… Или хочет, но не может? На кого работает Ушенко? Почему спас? Кто способен противостоять директору Африки в его вотчине? Кто способен разрушить планы старшего офицера СБА, подчиняющегося не кейптаунскому филиалу, а непосредственно Цюриху?

«Кто решил, что я должен жить? Почему?»

Флобер пообещал, что сотрудничество продолжится в прежнем ключе. Прозвучало двусмысленно, потому что теперь Чайка точно знал, чем оно, это самое, мать его, сотрудничество, закончится. Один раз пережил, во второй может не получиться.

«Или не будет никакого сотрудничества?»

Офицер Ушенко тоже заходил, приносил бумажки какие-то на подпись. Пустые бумажки, откровенно пустые, ненужные. Держался с привычным высокомерием, грубо держался, но пришел, показал, что по-прежнему на своей должности и что Флобер ничего ему не сделал, хотя именно он, Ушенко, сорвал замысел директора. Сначала предупредил о бунте, потом и вовсе спас.

Спокойное лицо, пистолет, три краш-пули в Пилсуцки.

«Зачем вы это сделали, офицер Ушенко?»

А ведь не скажет.

«Ясно одно – за мою жизнь идет игра. Флобер хочет моей смерти, кто-то другой – нет».

Но кто – другой? Из тех, кто помогает Сорок Два, или же наоборот? Или кто-то узнал, что именно директор Африки снабдил сетевого террориста страшным -вирусом, и теперь хочет, чтобы Илья написал противоядие? Флобер действовал на свой страх и риск или по заказу верхушки СБА? Сорок Два самостоятелен или же чья-то марионетка?

Сорок Два…

Чайка поднялся с койки. Прошелся. В изоляторе камеры просторнее и чище. Стены выкрашены белым, на полу – пластиковая плитка. Свежее белье. Красота. Даже не скажешь, что в Африке. Обычная тюрьма, совсем не страшная. Мэтт, помнится, сильно этому обстоятельству удивлялся.

Илья раскурил еще одну сигарету.

Мэтт… Была ли их встреча случайной? Сначала показалось так, но теперь, после фокуса, что выкинул Ушенко, Чайка подумал, что их разговор могли подстроить. Что кто-то пожелал рассказать Чайке о Сорок Два и воспользовался удобным случаем.

Сорок Два…

Первая странность заключалась в том, что его вообще поместили в изолятор: температура скакнула – с кем не бывает? Однако врач, «опасаясь инфекции», распорядился перевести больного в медицинский блок. Илья решил, что это очередной подарок Флобера.

Вторая странность – почему больного с «подозрением на инфекцию» суют в камеру к неудавшемуся самоубийце? Изолятор переполнен? Возможно, возможно…

Впрочем, тогда Чайка скрытых смыслов не искал. Вошел в камеру, увидел прикованного к койке мужика с неестественно белой кожей, улыбнулся.

– Привет!

В ответ негромкое:

– Обойдемся без разговоров.

И голову повернул, уткнувшись носом в стену.

– Как скажешь.

Плохо, конечно, что сосед оказался молчуном, но приставать к нему Чайка не собирался: захочет – сам начнет разговор, не захочет – не надо. Тюремная, мать ее, этика.

Стараясь не замечать сковывающие белокожего ремни, Илья принялся устраиваться на новом месте: ботинки под койкой разместил, зубную щетку в грязный стакан пристроил, полотенце перевесил. Потом почитал, умылся – за все время сосед ни разу на него не посмотрел – и начал готовиться спать. Но когда погасили свет, услышал:

– Как тебя зовут?

– Илья Дементьев.

– Русский?

– Ага.

– Из Москвы?

– Вроде того.

– Что значит «вроде»?

– Я в Москву из России приехал, из Санкт-Петербурга. – Илья сознательно добавил деталей: хочешь разговорить человека – не отвечай односложно. – Бежал в Анклав от «химии», а в результате оказался здесь.

– Что такое «химия»?

– Чуть лучше Африки.

– Из одной задницы в другую?

– Так получилось.

Сделал все правильно – сосед решил продолжить разговор.

– Меня Мэтт зовут. – Койка заскрипела – мужик повернулся в его сторону, насколько позволяли ремни. – В сети – Буддист. Слышал?

– Нет.

– Давно здесь?

– Больше двух лет.

– Осталось сколько?

– Мне три впаяли.

– За что?

– За убийство.

– Так ты бандит?

В голосе послышалось разочарование. И неприязнь.

– Я во время московских беспорядков влип, – после короткой паузы ответил Чайка. – На меня на улице напали, я отбился, одного положил, потом безы налетели. Сначала хотели отпустить, но у меня «раллер» при себе оказался. Забрали проверять. В принципе – самооборона чистой воды, но безов тогда прижали, и они всех давили. Из пушки, что я у погромщика отнял, двух прохожих завалили – их мне и припаяли.