Продавцы невозможного

– Потому что на людях Макс вынужден сдерживать инстинкты, – очень тихо ответил Кирилл.

– Он тебя ненавидит?

– Конечно же, нет.

– Тогда в чем дело?

– В том, что я его боюсь.

Нормальные дети мечтают стать героями: летать в космос, лечить людей, побеждать в гонках, открывать новые острова… Перед нормальными детьми лежат тысячи дорог, и они любуются самыми яркими из них, примеряют на себя сверкающие одежды. Нормальные дети знают, что быть героем – хорошо.

Дети обожженные мечтают стать героями для своих. Для своего народа, клана, семьи. Вырасти сильными, завоевать место под солнцем, уничтожить врагов, наслаждаясь почитанием близких. Если не благодарностью, то хотя бы уважением. Ведь они важны – близкие, особенно для тех, кто в остальных видит врагов.

А еще очень важно делать что-то не только для себя.

Быть героем непросто. Мужество, отвага, ум, упорство, умение взять ответственность на себя, сила… Лишенный хотя бы одного из этих качеств обречен оставаться на обочине. Но герою, которому приходится воевать, нужно тащить из колоды и другие карты: жестокость, хитрость, подлость… Герой, которому приходится воевать, не носит романтические одежды – он за ними прячется. И чем тяжелее война, чем слаще вкус победы, тем меньше скрывает рыцарский плащ от окружающих.

И как же бывает обидно увидеть страх во взглядах тех, кому служишь.

Уединиться им удалось вскоре после окончания торгов, когда взволнованные или разочарованные гости вернулись к шампанскому, громко обсуждая перипетии только что состоявшегося действа. Когда можно легко затеряться за фразами, вроде: «Зильберштейн! Как ты мог увести у меня «Мадонну»?!» или «Извините, архиепископ, но эта скульптура мне просто необходима…» Кауфмана не видно? Значит, уехал.

– Артур, я слышал, вы собираетесь устроить большой аукцион антикварных автомобилей?

– Я слышал, что у Кирилла восхитительно прелестная дочь, но увидеть вас воочию… Я потрясен, Патриция…

Пэт осталась в зале – если гости переставали говорить о торгах, их мысли тут же переключались на девушку, – а Кирилл незаметно вышел, направившись в небольшую комнату, которую по его просьбе подготовили устроители аукциона. Пять шагов из зала, первая дверь направо. Как раз по дороге в туалет, никто не удивится, увидев, что антиквар выбрал подобный маршрут. У двери никого, безы по-прежнему контролируют зал. В небольшом помещении только Мертвый. Стоит у журнального столика, недоуменно таращась на свежеприобретенный молочник.

– Привет!

– Это хобби, которое я, по твоей милости, завел семьдесят лет назад, начинает действовать на нервы, – сварливо ответил Мертвый.

– Оно всегда действовало тебе на нервы.

– Теперь – особенно.

Грязнов чуть приподнял бокал с шампанским.

– Рад тебя видеть.

Кауфман развернулся, Кирилл подошел ближе, и целую минуту мужчины молча смотрели друг другу в глаза.

– Устал?

– Есть немного, – признался Максимилиан. И тут же поинтересовался: – Как твоя голова?

– Чертовски болит.

– Таблетки помогают?

– Если лопать горстями. – Грязнов улыбнулся: – Ты ведь не просто так спрашиваешь?

– У меня тоже начинаются боли, – нехотя ответил Кауфман. И прикоснулся указательным пальцем к виску: – Тут.

– Это время, брат. Даже взятое взаймы, оно убивает.

– Да уж, долгов мы наделали… – Мертвый решился: протянул руку и сжал Кириллу плечо. – Я тоже рад тебя видеть, брат. – Выдержал паузу. – Я скучал.

Максимальное проявление чувств Максимилиана.

– Я до сих пор не понял, наказание это или награда, – тихо произнес Кирилл.

– Судьба.

Мертвый убрал руку, отошел, встал вполоборота.

Сначала Грязнов решил, что эмоциональная часть встречи окончена, однако тон, которым Кауфман задал следующий вопрос, показал, что им все еще владеют чувства, а не разум:

– Как наша девочка?

Тон вызвал бы шок у любого, мало-мальски знающего Мертвого: в трех словах и нежность, и забота, и немного грусти. Таким тоном говорит отец, вынужденно разлученный с любимой дочерью. Или монстр, не смеющий приблизиться к предмету обожания.

– Она растет, – ответил Кирилл. – Крепнет. Взрослеет.

– Красавица.

– И умница.

– У нее есть мужчина?

– Ей нравится Рус.

– Хороший мальчик, – одобрил Мертвый. – Он ей подходит.

– Но выбрал Матильду, – вздохнул Кирилл. – У них получилась замечательная пара.

– Матильда не должна была мешать, – холодно бросил Кауфман.

– Потом я понял, что альянс с этим «хорошим мальчиком» стал бы ошибкой, – продолжил Грязнов, не обратив никакого внимания на замечание Мертвого.

– Матильда не должна была мешать, – упрямо повторил Кауфман.

Он злился – кто-то посмел перейти дорогу его девочке!

– Патриции нужен крестоносец, а не пацифист. – Кирилл усмехнулся: – Это ты в состоянии понять?

Несколько секунд Мертвый недоуменно таращился на Грязнова, потом опомнился, догадался:

– У тебя есть кандидатура!

– Я почти уверен, что этот вариант – наилучший.

– Я с ним поговорю и сам скажу, наилучший или нет.

– С кем?

Кауфман растянул губы в улыбке:

– Я знаю, с кем. Не забывай, что я – это ты.

– Нет, ты и я – это он.

– Зануда.

– Говорю как есть.

– Да кого волнует, как есть? Я знаю, о ком ты говоришь, и я с ним пообщаюсь. Дело важное, нельзя полагаться только на твое мнение.

Мертвый, озабоченный личными делами Патриции, выглядел настолько необычно, что пытающийся скрыть улыбку Кирилл едва не откусил край бокала.

– Не напугай мальчика.

– Если испугается, он нам не подойдет.

У самого подъезда блестел в электрическом свете длинный «Мерседес Мао». Швейцар предупредительно распахнул дверцу, умело помог Патриции нырнуть в лимузин, обежал машину и повторил операцию для Кирилла. Получил заработанные чаевые и поклоном проводил отъезжающих гостей. Тут же занялся следующими – верхолазы в «Березу» не каждый день съезжаются, суетись – и раут принесет месячное жалованье. Швейцар точно знал, что нужно делать.

А вот Грязнов выглядел потерянным. Отвернулся к окну и молчал, бездумно рассматривая ночные улицы. Пэт не мешала, поняла, что не время, уткнулась в коммуникатор, просматривая новости, и лишь рядом с домом, когда водитель начал притормаживать, прижимаясь к тротуару, негромко спросила:

– Трудно встречаться с самим собой раз в несколько лет?

– Не трудно, – не поворачиваясь, ответил Кирилл. – Тоскливо, и… – Он вздохнул. – Спасибо, что понимаешь… Я знаю, как трудно было понять, что он и я…