Продавец снов

– Это фантомные ощущения, - Викешка кивнул, - фантомная боль души. Ты присаживайся, - он неожиданно пододвинулся, - в ногах-то правды, как говорят, нет... Садись, дурёшка. Не злая ты. И от живых питаться еще не начала. Ты прости. Что ругался. Знаешь, так накатит порой... Боюсь я вас, мертвых, ох, боюсь, девка... Как ослеп лет пять назад, так и начал... видеть. И боюсь - жуть как, особенно этого, твоего, сверху который... Сильная душа, когда серчает - так вспыхивает, ажно обжигает, ажно глазам больно... А вот ты - тихая, мягкая, теплая. Огнем светишься. Сгорела, да?

– Я не помню...

– ответила одними губами.
– Я... я не верю...

И Егор - тоже?..

– А дай руку, - Викешка сел боком и протянул мне сухую смуглую ладонь с узловатыми пальцами.
– Дай. И скажи - какая моя рука?

– То есть?
– переспросила тупо, положив руку на его ладонь.

– Горячая или холодная? Сухая или влажная? Дрожащая или крепкая? Шершавая или гладкая? Мягкая или жесткая? А мозолей сколь, а?

Я крепко зажмурилась, прислушиваясь к ощущениям. Можно было угадать. Легко. Горячая, сухая, дрожащая, шершавая, жесткая. Очень легко. И очень... больно. Внутри разрасталось жжение. Я вижу, слышу, но не чувствую. Ничего. Вообще. Мы так привыкаем ощущать мир тактильно - прикосновениями, кожей, - что перестаем обращать на это внимание. И не замечаем, когда теряем, когда от ощущений остается лишь рефлекс - фантом. Снег - значит, должно быть холодно. Упала - значит, должно быть больно. Должно быть...

– Эй-эй, ты чё, дурёшка? Дерево-то живое, не трожь! Не трожь, говорю, ничё ж не выйдет!

Да, не вышло... Я снова изо всех сил пнула осину. Нет, таки вышло. Ни боли, ни... прочих ощущений. И на коже - ни ссадинки, ни царапинки. Я поймала сухой красный лист и сжала его в ладони. Тот хрустнул, рассыпаясь трухой. И "Сайра" мною честно съеденная, и чай - выпит... Не все клеится-то, а, Викешка? А может, врешь ты все, может, радужное зелье имеет побочный эффект, о котором умолчал продавец?.. Потеря ощущений, провалы в памяти...

– Верить - не верить, дело хозяйское, - дед отвернулся, ссутулился, почесался.
– Только не резон мне врать тебе, девка. Никакой не резон. Иди. Да, иди-иди, вон, в люди, к живым. Да поговорить попробуй. Увидят ли? Кто-то увидит. Недавно мертвые силы в душе хранят, с предметами работать могут, людям являться. А как неделя-другая пройдет, так и все. Сорок дней покуда не истекли - есть силы, на дорогу, заметь, силы, чтоб уйти. А как срок выйдет... сил не будет, застрянешь. И пойдешь к живым силу пить. Убивать.

Я молча слушала, сжав кулаки. Да, идти к людям. Точно. Страшно - очень, но...

– А зелья не пей, - добавил Викешка.
– Не пей. Душу он у тебя отнимает, продавец этот. Понимаешь? Он через сны тебя пьет, сны твои кон-сер-ви-ру-ет. Забирает себе. Слыхала, как они поют, видала свет? Живой свет живой души это, вот что.

– А вам откуда знать?
– я внимательно смотрела на бомжеватого юродивого.

– А я энтот... как его бишь...
– он выпятил впалую грудь.
– Екстра... екстра...секс, во. Чую. Вижу. Слышу. Знаю. Вот и весь сказ. Хошь больше знать - так поймай шельмеца да яйца ему выверни. Сила-то есть, а? Кто стихийно помирает не своей смертью, бывает, что часть - от такусенькую!
– но получает и ворожить могёт. Вроде как извинение это.

Я молча раскрыла ладонь, и на ней заплясали веселые оранжевые искры, взметнулись к темному небу языки пламени.

– Ёпет...
– дед отшатнулся, прикрыв слепые бельма.

– Таки прав, так сгорела девка, забрало пламя... Жаль. Хороша... была. Звать-то как? Пойду в церковь, попрошу за тебя - пущай отпоют да путь укажут, коли самой не уходится...

– Юстина.

– А по-русски? Крещеная как? Устинья?

– Да.

Говорят, что призраки не умеют лгать? Брехня. Не крещеная я, маме было не до того - но дед поверил.

– И ладушки. И за тебя поставлю, и за этого, твоего, сверху который. Как его кличут? Егоркой? За неделю до тебя пришел, да. А бабка Катерина и не уходила. Некуда ей. А вы вернулись. Домой. Ладно, - Викешка тяжело встал и оправил телогрейку.
– Пойду я. Ведь только когда вот сюда, - и ткнул грязным пальцем мне в лоб, - заглянул... Как торкнуло. Понимаешь? Как торкнуло, что не питаться ты пришла мною, а домой вернулась. Прости старика. Не сразу я понял, что ты... просто не знаешь. Пойду, помолюсь за вас.

И вот тут-то я сообразила спросить:

– А вы-то... живой?

Дед рассмеялся - веселым хриплым карканьем. И так, посмеиваясь и крякая, уковылял в наступающую ночь. А я осталась. Села на скамейку, вытянув ноги, пошевелила пальцами. Апатичная усталость навалилась неожиданно и грузно. Я угрюмо смотрела в темное небо, на первые звезды, и отчаянно пыталась осмыслить услышанное. И принять. И - вспомнить. Вспомнить нечто ускользающее, из-за которого случилось то, что случилось. Если, конечно, дед не врал, и оно действительно случилось. Но это не укладывалось в голове, и понять, и принять... Невозможно.

От судорожного мозгового штурма отвлек гул далеких голосов. Кто-то шел прямиком к моему дому - или мимо него - и переговаривался. Я встала и прислушалась. Молодые голоса. Парни, человека три.

– Зря, вот пипец как зря, пошли, - нервно твердил один.
– Мать говорит, дурное место. Проклятое.

– Не ссы, - беззаботно откликнулся второй.
– Всего-то дурного - один сумасшедший дед. Бросится на тебя - в зубы дашь, и всего делов.

– Да чё дед, привидения здесь!
– возражал первый.
– Мать месяц назад за вещами приходила - бабку видела. Ну, эту...

– Призрачную?
– ехидно переспросил первый.
– Ага, ну-ну! Да все знают, как она у тебя принимает, когда никто не видит! Завязала типа! Пришла сюда похмелиться, вот белочку и словила!

Третий молчал - в разговоре не участвовал, только ржал тихо на белочек да призраков. Я вышла на улицу. А вот и люди. И я их помню. В соседнем подъезде жили на одном пролете, приятели - не разлей вода.

– Мать не трогай, урод! Она правду сказала, что видела!

– Слышь, ссыкун, пиво не расплескай!

Третий опять заржал. Три пьяные тени вышли из-за угла и прошли мимо меня, не замечая.

– Эй, парни!
– окликнула я, увязавшись следом, и ухватила крайнего за рукав.

Тот заорал благим матом, подпрыгнул, уронив полупустую бутылку. И с воплем "Оно меня схватило, схватило!.." как драпанет. Двое оставшихся переглянулись и дико заржали на всю улицу.

– Ребят...
– я снова потянула за рукав кожанки второго.

Он дико вытаращился на меня, икнул и молча драпанул следом за первым. Оставшийся смельчак, который и советовал не ссать, остановился, огляделся и с вызывающим матом заявил: